Вернувшись домой, вся слабость и беспомощность Ивана Петровича выплеснулась на Верке, дворовой девке, которую он нанял, чтобы следить по хозяйству.

– Верка, иди сюда! Да что ты такая нерасторопная! Шевелись, клуша, шевелись, я тебе говорю. Почему дома не прибрано? Смотри у меня, выгоню. И как бы в назидание с размаху шлёпнул девицу по мягкому месту.…

Знал бы Иван Петрович, что Дарью Степановну не смутило, что он не посмотрел в её сторону. Она достойно оценила поступок Ивана Петровича.

– Вот это мужчина, – думала она. Разве можно желать лучшего. Не ловелас, и не дурён собой, да конечно и ума верно достойного, раз служит в министерстве. Но что мне делать, если сердце разрывается на части? Как только я увидела его, потеряла покой и вот уже какой день не сплю. А в мыслях только он, и по-прежнему предстает передо мной так, что сердцу становится больно.

– Прочь приличия и осторожности, – кричало что-то внутри Дарьи Степановны, но холодный рассудок, который раз повторял:

– Позвольте-ж, разве можно-с так? Нужно соблюдать приличия, что подумает о тебе твой избранник?

– К черту приличия, – кричало второе я, и так хотелось уступить ему. Броситься к дому купца Прибылова, обнять возлюбленного и рассказать всё, что накипело в душе, всё, что так мучило её и рвалось из груди на волю.

Однажды Дарья Степановна, не выдержав ночной бессонницы, под утро, как только запели петухи, и церковный звонарь известил жителей Хвалыни о начале нового дня, отправилась к дому Прибылова, в надежде увидеть любимого. Но вот беда, он не выходил, и даже в окнах не было никакого движения. Дарья Степановна, оглядываясь, подошла к двери и прислушалась.

– Боже, что я делаю? Разве так можно-с? – спрашивала она себя. Она не знала и даже не могла предположить, что в это самое время Иван Петрович Зыбков находился по другую сторону двери и в нерешительности, ухватившись за дверную ручку, закатив глаза, просил Господа дать ему силы и смелости переступить порог дома и направиться на поиски таинственной незнакомки, чтобы при встрече непременно высказать ей свои симпатии.

Но увы, Ивану Петровичу так и не суждено было исполнить свои мечты, а всему виной Верка. Она неожиданно появилась из кухни с распущенными волосами в белой ночной рубахе. Сладко позёвывая и шаркая ногами, она подошла к Ивану Петровичу и молвила:

– Ну и чудной вы, барин, ей Богу, а я уж подумала плохо вам, а вы всё страдаете. Я вам вот что скажу: бабы сегодня бесстыжие пошли. Остерегайтесь их. Вот за вами на днях наблюдала одна, с виду так просто барышня, а по сути всё одно профурсетка. Не пойму, и когда уж бабы перебесятся? Мужики, то дело понятное, кобель он и в Африке кобель, а баба – то, так это ж срам один. Слава богу уехала она вчерась, знакомые говорят, видели, как приказчик отдавал указания по поводу её отъезда. Правда сказывают, сегодня уж и вернуться обещалась.

– О ком ты, Верка, говоришь-то? Я- то, хоть знаю её?

– Откуда вам знать, барин? Вы днём на небе всё звезды считаете, нечто вам дело до нас есть? Хоть барыня она видная, чего и говорить, не заметить её так это вовсе слепым надо быть.

День, видимо, сегодня для Ивана Петровича прямо скажем, не задался. Неловко было ему оказаться в своём нерешительном состоянии перед женщиной. Да еще перед кем? Перед Веркой. Эко вы скажете ситуация, да только Иван Петрович поймал себя на мысли, что невольно прячет глаза от неё и чувствует себя скверно, подавлено и только от того, что девица узнала его тайные помыслы.

В два часа по полудни прибыл почтальон и принес депешу Ивану Петровичу из министерства, согласно которой ему надлежит прибыть на станцию Узловая к купцу Барыкину для решения служебных вопросов. Дело, надо сказать, обычное, служба есть служба, но сегодня мысли Ивана Петровича были заняты другими обстоятельствами, и потому данное поручение было воспринято им без особого рвения.