Наверное, если бы сидели сейчас с тобой и разговаривали, то ты спросила бы: ну и как ты думаешь жить без сердца и головы? А так. Прожив здесь почти двадцать лет, мы с мужем уже привыкли к бытовому комфорту, ухоженности городов, деревень, к гладким дорогам, да и к относительной обеспеченности, когда не работающие могут прожить на Sozialf; rsorge всю жизнь, и когда бомжи держат при себе беспризорных собак потому, что и на тех дают денежное пособие. Всё это и удерживает, – ведь большая часть жизни позади, – ну а уезжают из этой комфортной страны те, в ком так и не умер его «таёжный инстинкт».
Не гут война!
Рассказала мама, Сафонова Мария Тихоновна (1903—1994)
Спрашиваешь, как война началася?.. Ну, слушай.
Собралися мы как-то в воскресенье поросенка покупать. Пришли на базар, подошли к одному, а он ляжить и ве-есь красный. Думаю себе: чтой-то с ним не так… больной, должно. А тут знакомый ветеринар как раз подходить:
– Не покупайте этого, он больной. Эпидемия сейчас.
Женшына рядом стоить:
– Идемте-ка ко мне, – говорить. – У меня есть два поросенка. Увидите, как они едять, больные или нет, вот и выберите подхожяшшего.
Пошли мы. Понравилися нам поросята, большие, жирные, чистые. Сговорилися. Вернулися на базар подводу нанять, а тут уже шумять: война, мол, немец напал! Ну, и началося… Из магазинов и последние продукты куда-то попровалилися, повестки понесли, бабы идуть, ревуть, этого уже мобилизовали, того провожають… И всю-то ночь мы уже не спали, уличкомы ходили, дежурства назначали и как раз первой я и попала, надо было делать вот что: как налятить самолет, так сразу бежать и всех будить.
Зачем?
А кто ж их знаить! Ведь ни бомбоубежишш, ни ямок не было, куда ж прятаться-то?
Да нет, вначале, не бомбили, это через неделю только как-то налетели самолеты на Трыковку и по-ошло! Бомбы рвутся, дома горять! Но мы всё ишшо надеялися: может, задержуть наши немца?
А раз приходить к нам Вера из Рясника и говорить:
– Да что вы рассуждаете? Придёть немец, обязательно придёть! Он же всё бярёть, все ему сдаются.
А знала потому, что, как и мы, в Энгельгардовской жила, но мы уехали, а её с семьей война там и застала, так они всё побросали и убежали: где подъедуть, где пяшком… вот, видать, и поверила сразу, что немец всё можить. Ну, и правда, стали вскорости нас бомбить как следуить, началося его молниеносное наступление, а вскорости и к Карачевау подкатился. Ну, что делать? Вырыли мы с Витькой ямку в огороде, спряталисья в ней, сидим. А тут еще соседи своих детей приташшыли, сами-то разбежалися ухватить чего поесть, а я и осталася с оравой цельной: своих двое, Собакиных двое, Кутеповых двое, Бариновых трое… Сбилися все в этой ямке, сидим, ждем.
Вотани! Стреляють, шумять, нясуцца на танках по болоту прямо, да к нам уже… с луга-то! Ну, – думаю, – сейчас со слепу наедуть танками своими на нашу ямку и прямо тут-то и передушуть всех как котят слепых! Да выскочила и ка-ак начала вышвыривать детей оттудова! Подъехали, вылезли из танков, окружили… Стоять и по-своему что-то гормочуть, а потом ка-ак стали хохотать! Вижу: детей считають. Во, мол, крольчиха-то вылезла! Потом воды попросили, попили… а после завернули танки и по-оехали дальше. Пронесло!.. Тут-то и от сердца отлегло. Думали-то, что начнуть всех стрелять, а они… Как и люди всеодно оказалися, и смеялися даже. Вот так и началася оккупация. Ну, ночь кое-как промаялися, а на утро смотрю: немцы к нам в хату валють.
И выгнали всех на улицу! Просила-просила хоть в коридорчике-то оставьте, но и там не разрешили. Что делать? Да сгородили с Витькой шалаш в огороде кой из чего и устроилися в нём… Да нет, в хату пускали, но только прибирать да печку для них истопить. А как же? Они ж, когда выгоняли-то нас, так я переводчику сразу и растолковала, что нашу русскую печку топить надо умеючи, а то и дом, и все барахло ихнее погорить, вот и впускали.