Бортэ уже давно пришла в себя, но глаз открывать не хотела. Девица понимала: для Агафии и Честимира кереды – враги. Что волколаки подумают, что скажут? А ничего и не надо. Ослабнут племена кочевые – в силу войдут другие народы. Коли каждый хан править особо захочет, могут его с войском малым съесть, как траву степную. Однако Сартак давно уже себя впереди блага общего и единства ставил! Бортэ вспоминала пир в Золотой юрте, на котором убит был на переговоры приехавший князь Ярослав из Сороцка с его приближенными. Еще горячей оставалась кровь на коврах и подушках, а лукавый отрок говорил той, которую все считали дочерью Бату: «Хан на спину себе слишком много взвалил. Надорвется, упадет – и все рассыпется. А наследникам тащить это в разные стороны…» Как красив и богат был тот пир! Ах! Не с кем больше вспомнить ни нежную музыку, ни трепетный танец рабынь, ни блюдо жемчуга бесценного в дар, ни блеск ширм и тканей дорогих под светом фонарей. Сани подскочили на плохой дороге, Бортэ откинулась назад, ушла глубже в мех шубы Агафии. Княжна. Робкая, но могучая, как лесная медведица. Чужая или своя? Но с ней все-таки спокойнее, легче.

Радолюб и его сыновья, Честимир и его племянница избегали разговоров об Абукане и Сартаке, кередах и Валгедском княжестве и при Бортэ, и без нее, но продолжали окружать девицу заботой. На следующий день ничего уже в ее облике и способе себя держать не напоминало о потере сознания от дурных вестей. Только княжна чувствовала, что на сердце у подруги теперь такой же рубец, какие были на шее и спине.

А снег таял быстро чересчур – в санях дальше ехать стало невозможно. Спустя шесть дней пришлось путникам надолго остановиться в маленьком городке Красноозерном19, чтобы телеги купить и переложить туда товар. Радолюб рассказывал Агафии и Бортэ:

– Мы с сыновьями сюда каждое лето ездили. Когда солнце садится над серым лесом, гладь водоема горит то золотом, то алым пламенем. Любо-дорого глядеть!

Но лед с озера еще не сошел. Девицы помочь с санями и телегами не могли, поэтому решили прогуляться. Только крохотный городишко после Светлоровска или Валгеды удивить путниц ничем не смог.

Агафия решила зайти ненадолго в скромную церквушку, чей купол не парил высоко над городом, а одинокой свечкой сверкал на весеннем солнышке у самых крыш изб и теремов. У ступеньки перед многослойным входом-порталом ждала крупная и крепкая черная собака с мордой пухлой, нижней челюстью широкой да крупной, маленькими висячими ушами, широко поставленными передними и задними лапами и пушистым хвостом, закинутым бубликом на спину20 – местами гладкую и блестящую, а кое-где покрытую рубцами, на которых шерсть не росла. Горожане у церкви, сбившись в кучки, обсуждали одно:

– Взята Валгеда!

– Ну на что же это похоже?

– Знать, много еще у Абукана силы…

– Кереды после боя пир устроили, сидели на досках, на тела раненых витязей и защитников положенных! Стоны были вместо музыки…

– Сказывают, княгиня Авдотья из окна терема выбросилась, да не сразу померла. Лежала на улице, кричала, а помочь уже было некому – пылала Валгеда, дома грабили. Отмучилась, когда керед какой-то конем своим ей голову растоптал.

– А невестки и дочери спастись не смогли. Забрали их в юрты – пешком до самого стана связанных гнали – ханам на утешение, всему народу нашему на позор!

– Ох, защити Архангело-Глинское княжество, Царица Небесная!

Собака прислушивалась. Вдруг непостоянный весенний ветер подул в другую сторону, и она учуяла знакомый запах и обернулась к белым стенам церкви. Агафия вышла на улицу. Она крестилась и кланялась, повернувшись к входу, но, судя по бледному лицу и горящим, как безумным, глазам, уже достаточно услышала и все поняла. Княжна протянула руку и стала шарить в воздухе, как слепая. Собака подставила черный нос под тонкие пальцы. Ладонь поднялась выше, слабо почесала за ухом волколака. Агафия процедила сквозь зубы тихонечко: