Тем временем, в пивном пабе поблизости от правительственного учреждения, где сидели переговорщики, в темном уютном углу, на деревянной, отполированной сотнями задов скамье сидели полковник Ведомственный и подполковник Гулякин. На столе перед ними высились две литровые пивные кружки и восемь пустых водочных рюмок.

– Эх, Леша! – пьяно панибратствовал Владимир Викторович Ведомственный, похлопывая Гулякина по плечу. – Не знаешь ты своего счастья, брат!

– А в чем оно, мое счастье? – настороженно удивлялся захмелевший Алексей Аркадьевич, пока не сообразивший, как ему относиться к коллеге: почтительно или свысока.

– Во дает! – усмехался полковник. – В друзьях твое счастье! А друзей у тебя тьма! Вот я, например!

Полковник Ведомственный приосанился и гордо похлопал себя обеими ладонями по широкой груди.

– Ты? – удивился Алексей Аркадьевич.

– Я! – обиделся Ведомственный. – А как же! Мне о тебе, знаешь, какие люди говорили!

Он стал театрально вертеть головой по сторонам, показывая, что не смеет назвать имена столь высоких своих собеседников в таком ненадежном месте. Не заметив вокруг ничего подозрительного, он сильно, будто даже с обидой, засопел носом и продолжил:

– Ну, это неважно. Главное – это ты! Вот такой, какой есть! Разведчик, дипломат, умница, семьянин, свой парень, надежный, отчаянно смелый, честный, как… как… настоящий чекист-дзержинец. Бессребреник! Альтруист! Душа нараспашку, в хорошем смысле этого слова! Герой! Человек-пароход, можно сказать!

– Почему пароход? – изумился Гулякин, для которого всё, что было сказано до этого странного сравнения, никаких сомнений и тем более протеста не вызывало.

– Пароход? – удивился сам себе Ведомственный. – Я сказал: «пароход»?

– Да! Ты сказал: «пароход»! – заводился Гулякин.

– Так это… – растерялся полковник, – потому что товарищ Нетте был человеком-пароходом. У него «курок аж палец свел… суньтесь кому охота!» Тоже чекист, дипломат почти, дипкурьер… и того… герой!

– А! – обрадовался Гулякин. – Так то ж Маяковский! «Товарищу Нетте, пароходу и человеку». Тогда понятно.

– Вот, Леха! – расходился во всю свою добросердечную, загадочную для европейцев национальную ширь порядком охмелевший Ведомственный. – За то и любим! И ценим! Ты только скажи, и мы кому хошь башку открутим за тебя и за твоего глубокоуважаемого дядьку! За Лаврентия Павловича… тьфу ты, черт! За Артема Лаврентьевича! За родного, можно сказать, человека! Роднее не бывает!

Полковник резко отвернулся и будто смахнул кулаком слезу с глаз. Этим же кулаком он неожиданно грохнул по столу так, что одновременно подпрыгнули обе кружки, расплескав пену, Гулякин и два серых господина в штатском, которые зашли в паб сразу после обоих чекистов, и теперь сидели в стороночке, не спуская с них своих немигающих глаз.

– Ты чего? – испугался Гулякин, – Это же заграница, понимаешь! Нельзя тут! Кулаком нельзя! Вон, гляди, приличные люди оглядываются даже.

Два серых «приличных человека» оглядывались потому, что не знали, как себя вести с этими клиентами. Им было сказано – не спускать глаз! Они и не спускали! Но никто не говорил, что в ближайшей к правительственному зданию пивной может возникнуть скандал, и что русские прямо здесь перессорятся и передерутся. А уж то, что может перепасть им самим, так такого не было ни в рабочем контракте, ни в профсоюзном договоре, да и вообще нигде – ни в своем ведомстве, ни в ведомстве партнеров по военно-политическому блоку. Более всего их настораживали налитые кровью бычьи глаза высокого, крепкого мужчины и его напряженные мышцы рук и плечей. Производили серьезное впечатление и два тяжелых кулака, постоянно упиравшиеся во что-нибудь твердое – в стол, в лавку, в собственные колени. Беспокоила и скорость, с которой оба русских уничтожали без всякой закуски водку и запивали ее литровыми кружками пива. На их месте любой европеец уже свалился бы под лавку, а эти, напротив, словно деревенели, наливались тупой, бездушной силой. Причем, более всех «деревенел и наливался» высокий мужчина. Тот, что был ниже и худее, при более внимательном рассмотрении лишь превращался в сухую, закрученную узлом веревку. Сама по себе эта «веревка» никакой опасности не представляла, но, обвитая вокруг чьей-нибудь шеи, могла сыграть самую роковую роль. Именно такие острые и непривычные для двух «серых европейских личностей» ощущения вызывала пара пьяных русских мужчин. Мысль о том, что, по сути, это их восточно-европейские коллеги, пугала уже не на шутку.