Анна Гавриловна считала себя жертвой дьявольского общественного строя, и свое пребывание во Франции, в Париже теперь понимала почти как эмиграцию. Она напрочь забыла в это мгновение, как попала сюда, кем был ее отец, кто ее муж и за счет чего существовали их семья. Ей впервые пришла в голову мысль, которая после того, как обрастет вполне реальными деталями, действительно изменит всю их с Власиным и двумя детьми жизнь.
Глава 9
Подполковник Алексей Аркадьевич Гулякин встречал самолет прямо на летном поле. Он немного волновался, потому что таких ролей еще не исполнял. За его спиной стояла молчаливая группа советских дипломатов, которых за день до прибытия самолета собрал Чрезвычайный и Полномочный Зеломудров и, говоря языком того же Гулякина, закрутил им всем разом хвост колечком.
– Встреча председателя правительства – дело ответственное, товарищи! И это вам даром с рук не сойдет! – многообещающе начал посол.
Он прошелся по кабинету и зачем-то внимательно посмотрел в окно – на глухую посольскую стену с ее внутренней, еще более скучной, стороны.
– Встречать дорого гостя поедут товарищи, которые зарекомендовали себя лучшим образом за последнее время. – Зеломудров оглядел трепетные лица младших коллег и хмыкнул со значением.
В этом коротком звуке не было ничего странного и тем более загадочного, потому что все зеломудровские привычки были известны задолго до его приезда. Он ценил людей по единственному признаку: «личная преданность». Поэтому каждый, кто не успел засвидетельствовать свое почтение и любовь к вновь назначенному послу, мог со спокойной душой поставить на себе и своей карьере жирный, сочащийся, если не кровью, то слезами, крест. Лучшим приемом считалось покаяние или открытое, возможно даже в письменном виде, самобичевание и, наконец, прозрение в пользу несомненно гениальной личности («Да как я мог не заявить об этом раньше! Как я, ничтожный, посмел умолчать о таком уникальном явлении! Казнить меня, да и только!») и окончательное падение ниц к разношенной обуви гения.
Так вот, этот самый звук, напоминающий капризное хныканье, призван был констатировать всё то, что считалось Зеломудровым добродетелью чинопочитания и личной преданности.
Дипломаты и те, кто пользовался дипломатическим паспортом в секретных служебных целях, беспокойно заерзали на стульях, диванчиках и в креслах. Лишь некоторые из них, те, кто успел «покаяться и признать», приосанились. И не случайно! Потому что именно они были назначены во встречающий эскорт.
Насторожили всех лишь две вещи: во-первых, то, что возглавлять встречающих посол не будет, а станет дожидаться высокого гостя в своих покоях, и во-вторых, что главой делегации «хозяев» назначен новый человечек из «липовых» дипломатов по прозвищу «Гуляй-поле» (его кличку сообщили коллеги из Франции сразу по его приезде), а по имени-фамилии – Алексей Гулякин. Да и со званием у него было так себе – всего лишь подполковник.
Как всё это объяснить, дипломаты, особенно кадровые, привыкшие к традиционным политическим интригам, не знали. Столь информированный человек как Зеломудров не мог бы пренебречь честью встретить председателя правительства, которое сам же представлял за рубежом, если бы этот самый председатель не производил впечатления «смертельно больного», то есть очень временного в политическом пространстве человека. Демонстрировать персоне с таким сомнительным диагнозом свое уважение и, тем более, преданность, было делом не только ненужным, но даже вредным.
Получалось, по мнению закоренелых дипломатических интриганов, что дни председателя сочтены.