– В институте искусств вашим наставником по композиции был Евгений Земцов. Как дирижер вы стажировались в Большом театре у народного артиста СССР, профессора Фуата Мансурова. Что вам дало общение с ними?

– Евгений Земцов был профессионал. И как композитор был очень интересный. Его приглашали преподавать в Московскую консерваторию.

Он был передовым человеком. У него было много записей современных зарубежных и отечественных композиторов, авангардистов. Евгений Николаевич приглашал меня к себе домой. Я сидел и слушал новые вещи.

На мое музыкальное образование он, конечно, сильно повлиял. Другое дело, Земцов, очевидно, не совсем понимал мое композиторское нутро. Когда я окончил институт, то стал работать не в той манере, к какой он меня призывал. Но в этом не было никакой беды. Это нормально.

Евгению Николаевичу я очень обязан.

У Мансурова я стажировался в течение двух лет. Ходил за ним буквально по пятам. В Большом театре, где он дирижировал. И в Московской консерватории, где он работал со студенческим оркестром. И на конкурсе Глинки в Минске, где он в третьем туре дирижировал. Я всегда был рядом с ним.

Фуат Шакирович тоже был удивительный, незаурядный человек, профессионал. Начитанный, высокообразованный. Он был альпинистом, конькобежцем, шахматистом. Знал языки. Прекрасно играл на виолончели.

У Мансурова был нелегкий характер. Мог нелицеприятно высказаться. Но внутри он был очень добрый человек.

Как дирижер я несомненно много от него получил.

– Старшеклассником вы увлекались психологией. Это как-то отразилось на вашем творчестве?

– На творчестве все отражается. Только неизвестно как. Что такое творчество, никто толком не знает. Профессионализм должен присутствовать. Это понятно. А вот этот импульс, божественный огонек… Никто не знает, как он возникает.

В детстве я и музыкантом хотел быть, и петь, и танцевать. И при этом мне нравилась медицина. С материнской стороны у меня все родственники – медики. Я много читал книг по психологии, меня интересовала мотивация поступков людей.

– Поиск новых форм для вас обязателен?

– Специально я никогда не ставлю перед собой такой задачи. Идея произведения, его тема в процессе работы сама подсказывает форму.

Однажды, когда я писал виолончельную сонату, я решил следовать классическим образцам – и погорел: возникли длинноты. Пришлось идти по другому пути.

Искать новую форму ради самой формы?.. Я этим никогда не занимаюсь.

– У вас есть вокальные сочинения на стихи Исаакяна, Лорки, Карима, японских поэтов. Вы могли бы объяснить свой выбор?

– В свое время я много читал. Особенно любил поэзию. На тот период, когда я писал эти сочинения, я был, по-видимому, под особым впечатлением от стихов того или иного поэта. Скажем, читаю Лорку – возникает ответный, творческий импульс, и я кладу перед собой нотный лист…

– Насколько время, 21-й век влияют на ваше творчество?

– Мне кажется, никак не влияет. Все было давным-давно изобретено и перепробовано. Сейчас, по-моему, время синтеза. Сказать, что 21-й век чем-то отличается от 20-го, я не могу.

Я не умею и не хочу подстраиваться под сегодняшний день. Все-таки музыка это вневременное искусство.

– Вы присутствуете на репетициях своих произведений?

– Стараюсь.

– И вмешиваетесь?

– Очень деликатно. Ведь иногда исполнительская трактовка бывает интересней, чем авторская. Активное вмешательство композитора может только навредить.

Если я буду настойчиво навязывать исполнителю свое видение, произведение может лишиться движения, утратить искренность, душу…

– Есть ли среди ваших произведений такое, что явилось вам во сне?