Водитель наконец взял деньги, и «Жигули» робко покатили обратно.

Петя остался один, куражиться больше было не перед кем. Он смотрел на такую знакомую улицу, дом, подъезд и только теперь видел, как здесь всё изменилось. Дело было даже не в разбитых окнах, кое-где заделанных фанерой, не в оспинах, оставленных на стенах осколками, не в изломанных деревьях и не в посечённых проводах – словно тонкая серая плёнка легла здесь на всё, на привычный ему мир. Ему стало так же страшно, как тогда, когда он бежал отсюда в первый раз. Он вспомнил всё: как не постыдился сказать побледневшей супруге какую-то глупость про якобы грядущую поголовную мобилизацию; как выбежал потом на улицу, захватив только паспорт и немного денег; как метался по городу в поисках транспорта, который тогда почти не ходил из-за обстрелов; как остановил БМП с ополченцами, умоляя подвезти; как какой-то дед со сморщенным лицом грозно прикрикнул на него с брони: «А воевать кто за тебя, такого лба, будет?!» – и щёлкнул затвором; и как бежал, не разбирая дороги, после этого щелчка и всё ждал пулю в спину, а слышал только дружный хохот бравых вояк… Ну и как он явится теперь к Свете? Что скажет? «Привет, я теперь всё-таки вернулся и даже на блокпосте досматривал кого-то»? Судя по этим стенам, у них тут регулярно происходят обстрелы. Что она и дочери пережили тут за эти полгода?! А он ведь и под обстрелом даже ещё не был. Там, нам блокпосте, тихо по сравнению с Донецком… Впрочем, он ведь и оттуда сбежал! Он вспомнил, как когда-то, давным-давно маленьким мальчиком в школе читал стихи про кого-то труса, кто от битвы «бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от огня», и как смеялся над ним.