– Вот тебе ещё раз на! Видимо, домовому это не очень понравилось. Не успел вселиться, а его дому уже намочили репутацию, – и мама опять засмеялась.

Детям шутка не показалась смешной. Они молча переглянулись и даже не улыбнулись.

– Что-то на вас лица нет. Испугались, что ли? Да ладно вам, большие уже, а в такие глупости верите, – мама потрепала сына по плечу. – В следующий раз, молодой человек, чтобы было не так страшно, ставь вещи лучше.

Эту шутку ни Миша, ни Лиза тоже не оценили, стояли и хлопали глазами то на клетку, то друг на друга.

– Всё, проехали, – мама пяткой небрежно задвинула клетку в дальний угол. – Давайте я покажу вам дом – уже наконец-то – и пойдём распаковываться.

Изнутри дом казался даже ещё больше, чем снаружи, – оно и понятно, после тесной-то двушки в панельной высотке. У Миши и Лизы теперь были отдельные комнаты во втором этаже, светлые, просторные, уже обставленные и прибранные. Мамина спальня располагалась в первом этаже, рядом с гостиной. Вообще, как выяснилось, в их доме теперь у всех и всего были отдельные комнаты: у хозяев, у машины, у книг, у обеденного стола, у ванны, у унитаза, даже у стиральной машины! Помещения выглядели ново и в то же время знакомо, потому что были с любовью обставлены привычными вещами, которые мама вместе с разговорчивыми грузчиками вывезла из их прежней квартиры два дня тому назад.

– Я одного не пойму, – заметила Лиза в крайней задумчивости. – Как все эти вещи умещались в нашей старой норе?

И все трое расхохотались.

– Так, а теперь я покажу вам ещё кое-что, – сказала мама, когда они спустились на первый этаж. – Здесь у нас неотремонтированные комнаты, – открыв боковую дверь в прихожей, она зашла в пыльный полумрак и пригласила жестом детей. – Входите, только смотрите, не измажьтесь, тут чисто как в носу у трубочиста.

Дети ступили в затхлую прохладу, и Миша робко взял Лизу за руку. Здесь царили полнейший разгром и совершенный упадок, оставшиеся в нетронутом виде от бывших жильцов. На полу валялись куски грязной штукатурки и пожелтевшие газеты. Обои во многих местах отклеились и свисали морщинистыми лоскутами. В осыпавшемся углу пылился пустой ящик из-под бутылок, к облезлой стене жался кособокий шкаф с провалившимися полками, а посередине комнаты раскорячилось драное кресло. В дальнем конце виднелся дверной проём, без двери, а в нём – другая комната, ещё мрачнее, чем эта.

– Ну и ну, – едва слышно произнёс мальчик. – Как же они тут жили?

– Так и жили, – пожала плечами мама. – Как видите, не очень хорошо.

– Я бы даже сказала, как животные, – от одного вида пыльного ящика у Лизы зачесалось в носу, и она едва не чихнула.

– Прям жуть берёт, – подвёл итог Миша.

– Вот, правильное слово, – согласилась мама. – Смотри внимательней, молодой человек, и мотай на ус: надо слушать маму и сестру, а ещё хорошо учиться. Если будешь плохо учиться, то, когда вырастешь, будешь жить в такой вот жути.

– А может, прямо сейчас его здесь поселим? – хмыкнула Лиза. – Он и сейчас неважно учится.

Миша округлил глаза и, отпустив руку сестры, стал поближе к маме.

– Эх ты, трус, белорус на войну собрался, – девочка хихикнула в кулак.

– Милая, не пугай его, пожалуйста, он и так уже весь дрожит как осиновый листочек, – мама погладила сына по голове и укоризненно глянула на дочь. – Кстати, тебя это тоже касается. Оба смотрите и мотайте на ус… на ýсы… на усы́. Короче, это безобразие вы видите в последний раз. До тех пор, пока мы тут всё не разгребём и не отремонтируем, вы сюда больше ни ногой. Договорились?

– Легко, – бросила Лиза.

– Могла бы и не спрашивать, – выдохнул Миша. – Конечно, договорились!