На следующее утро домовой начал тщательно обдумывать план поиска хозяина. Прежде всего, предстояло узнать, в какой именно больнице мается недугом Андрей Андреевич. Как это сделать? Домовой всё утро бродил по квартире, заложив руки за спину, бормотал что-то себе под нос, пока не вспомнил о Марии Фёдоровне, подруге детства его хозяина. Андрей Андреевич ласково называл её Марусей. Маруся частенько звонила хозяину, и он ей. Месяца два назад они вместе ходили на концерт, а совсем недавно, недели две назад, Мария Фёдоровна заходила к Новосёлову в гости.

«Если кто-то знает, в какой больнице хозяин, – размышлял домовой, – так это Мария Фёдоровна. А телефон… Телефон её новый, помнится, когда меняли номера, лет восемь назад, хозяин написал прямо на обоях, в прихожей. И обои с тех пор ведь не переклеивали!».

Домовой бодро заковылял в прихожую, но остановился на половине дороги.

– Тёща моя – Баба-яга, так я ж читать не умею! Ох, горе, горе…

Домовой присел на край дивана и тихо заплакал. Успокоившись, он высморкался в исполинский клетчатый носовой платок и позвал:

– Сатирик, иди сюды скорей!

Сатир одним прыжком выскочил из кухни.

– Сатирушка, ты часом чтению не обучен? – спросил домовой.

– Читаю… По-эллински. Немнннножжжко… – смущённо проблеял Сатир.

– Нам, может, и надо немножко, да по-русски! Так… – Афоню вдруг осенило. – А ну-ка, тащи вон ту книжку, в синем переплёте. Помнится, много лет назад хозяин читал сказки из этой книги дочке, чтоб быстрее засыпала. Я рядом был, да не показывался, но из-за плеча Андрея Андреевича всё хорошо видел. Так там была картинка одна, очень нам подходящая. Говоришь, сам понять не успел, как тут, в комнате, оказался? Ты давай, давай книжку-то…

Афанасий распахнул томик сказок и стал быстро перебирать страницы.

– Вот она, эта картинка!

На рисунке была изображена лесная школа. Крайне ученого вида сова в очках держала в когтистой лапе указку и что-то вдохновенно объясняла ученикам. На школьной доске были выведены мелом буквы алфавита. За партами сидели лесные зверята и внимательно слушали свою учительницу.

– Она-то точно грамоте обучена! – заявил домовой и ткнул пальцем в лесного педагога. – А ну-ка, зажмурься крепко, Сатирик, будто спишь…

Сатир, с восхищением ребёнка рассматривавший яркие картинки, послушно зажмурился.

– У-ху-ху! – зычно крикнул кто-то совсем рядом. Домовой и сатир раскрыли глаза.

Прямо напротив них, на полу, сидела большая, серая с пестринами, сова, крутила во все стороны головой и удивлённо хлопала большими жёлтыми глазами. Любой натуралист, даже юный, с ходу опознал бы в этой грозной птице бородатую неясыть[2]. На лице у совы были огромные роговые очки. Надо сказать, что очки на живой сове смотрелись ещё более странно, чем на нарисованной.

– Что происходит? Где я? По какому праву вы прерываете мой урок? – возмущённо проухала сова.

Афанасий бросил ещё один взгляд на изменившуюся картинку, где лишившиеся наставника мохнатые ученики уже вовсю прыгали и шалили, и захлопнул книгу.

– Домовой я. Афанасий Мефодьевич. А это – сатир. Уж прости ты нас, совушка – буйная головушка…

– Какая я вам совушка, милейший?! – сова грозно щёлкнула клювом и угрожающе распушила перья. – Извольте называть меня госпожа учительница или хотя бы миссис Стрикс.!

Изрядно смущённый и напуганный домовой сразу залепетал что-то уж совсем дореволюционное:

– Не прогневайся, барыня, большая нужда привела меня и отрока сатира… Без вас не сможем прочитать мы надпись важную. Тёмные мы, грамоте не обучены…

– Хорошо, хорошо… – сова сменила гнев на милость. – Как звать-то вас, милейший?