Афанасию уже наскучило было это бездумное созерцание прекрасного, и он собирался вернуть книгу на полку, чтобы заняться на кухне куда более полезными вещами – почистить плиту, скажем – как очередная картина чем-то привлекла его внимание. Было в ней нечто странное, неожиданное. Афоня вгляделся повнимательнее: залитая солнцем поляна, девицы-красавицы в венках водят хороводы, в центре, среди зелёной травы – большой камень, а вот на нем… Что за чудной человек… или зверь? Ехидная рожица, небольшие рожки и, что самое странное и потешное, – совершенно козлиные ноги.

Сидит, девок веселит, на дудке играет. Домовой некоторое время разглядывал козлоногого, затем вдруг почувствовал, что веки его тяжелеют.

– Придумают же… Чудо чудное, диво дивное… Тоже мне! Ему бы на капустных грядках на дуде играть, а не за девками ухлёстывать, – пробормотал Афанасий, проваливаясь в глубокий сон.

Проснулся он оттого, что кто-то невидимый в вечернем синем полумраке явственно цокал копытцами по полу. Домовой осторожно высунул свой длинный, шершавый, как напильник, нос из-под одеяла и в ту же секунду с грохотом уронил на пол книгу со странными картинами. Какая-то тень шарахнулась из комнаты в прихожую, затем на кухне посыпались с полок кастрюли и сковородки. Афанасий, путаясь в одеяле, вскочил, бросился с невероятной для его возраста прытью на кухню и зажёг свет. Пол был усыпан смесью из манной крупы и чайной заварки, повсюду валялись кастрюльки, плошки, поварёшке.

И тут Афанасий невольно открыл рот, удивившись настолько, кажется, впервые за последние лет четыреста. Посреди кухни, покачиваясь на своих козлиных ногах, стояло то самое чудо чудное из книги. Похоже оно было на козла и нахального, бесцеремонного мальчишку одновременно: ехидная физиономия со слегка раскосыми глазами, худощавое человеческое туловище, крепкие, мускулистые руки, кривоватые, покрытые рыжей шерстью ноги и короткий пушистый хвост. На голове у козлочеловека, подобно древнему шлему, была надета одна из рухнувших с полки кастрюль. Незнакомец дробно застучал по полу копытцами и громко чихнул. Кастрюля слетела с его головы, открыв пару козлиных рожек. Затем пришелец заговорил на каком-то странном языке. Вначале домовой не понял ни слова, а потом, словно сквозь пелену, начал медленно пробиваться смысл отдельных слов, потом больше, больше… Афанасий, понимавший доселе из чужих наречий лишь язык голубей, воробьёв да невразумительное бормотание соседа-пьяницы, что иногда заходил к хозяину клянчить на бутылку, даже не удивился таким своим способностям. Он на время утратил способность удивляться.

– Приветствую тебя, хозяин этого жилища! Полное имя моё слишком сложно для чужеземца, можешь звать мееееееня, как сам пожелаешь, – проблеял ночной гость. – Род же мой зовётся сатиры[1]. А тебя как зовут?

– Афанасий. Мефодьевич. Род мой зовётся домовые. И я тут совсем не хозяин, – ответил Афоня. Домовой потихоньку начал приходить в себя. – Веник возьми в прихожей, – ворчливо добавил он.

– Что взять, почтенный Анаси Миходич? – удивился Сатир.

– Веник. И совок заодно. И побыстрее, отрок рогатый. Я же пока чаю заварю… Посидим, почаёвничаем, разберёмся, откуда ты такой взялся. И, кстати, звать я тебя буду Сатириком.

Юмористические программы канала «Россия», наряду с криминальными сериалами, были очень любимы Афанасием.

Потом пили чай. Афоня намазывал на чёрный хлеб малиновое варенье и шумно прихлёбывал горячий чай из большой зелёной кружки. Сатиру налили чай в блюдце, поставили блюдце на стол, и он пил из него, временами отрываясь, словно дикая коза на водопое. От варенья козлоногий отказался, а вот кусок сахара взял и громко схрумкал тем манером, которым это делают лошади. Сатирик потянулся было и к герани на подоконнике, но Афанасий, быстро облизнув вымазанную вареньем ложку, треснул его по рогатой курчавой голове. Герань-то, чай, хозяйская…