Морщась и переводя дух, Толик встал на одно колено, а затем, шатаясь, медленно поднялся на ноги и посмотрел перед собой мутными, слезящимися глазами. И тут взгляд его внезапно обрёл ясность, а глаза расширились от небывалого ужаса. Перед ним, переминаясь на козлиных, мохнатых ногах стоял некто с рогами на голове. Некто улыбнулся ехидной улыбкой и потряс ушами. Сосед икнул, посерел от ужаса и бросился наутёк, едва вписавшись в дверной проем и сильно ударившись плечом об косяк входной двери.

Толик нёсся по лестнице вниз, сбивчиво матерился и орал:

– Чертиииииииии, чертииииииии!!!..

Между третьим и вторым этажом он чуть не сшиб Юлю, хрупкую, полупрозрачную девочку, студентку музыкального училища. Увидев взлохмаченного, дико вращающего глазами соседа, она невольно вскрикнула и выронила пакет с апельсинами, что держала в руках. А Толик уже грохотал ногами по лестнице дальше. Апельсины, подпрыгивая на ступеньках, тоже катились вниз. Со стороны могло показаться, при определённой доле воображения, будто Толик несётся вниз по некому апельсиновому водопаду, вернее – апельсинопаду.

На площадке второго этажа он наступил на один из злополучных фруктов, споткнулся и дальнейший путь проделывал уже кубарем. Наблюдавшая апельсиновую гонку перепуганная Юля крепко зажмурилась. Где-то наверху хлопнула дверь.

После шумного бегства Толика прошло не менее получаса. Домовой решился, наконец, и осторожно выглянул за дверь. Тишина. Ни криков, ни грохота…

Афоня вернулся в квартиру и сказал, обращаясь к своим притихшим друзьям:

– Ну что, не передумали? Если идём, то прямо сейчас. Этот Толик уже наверняка разболтал кому-то, собутыльников у него пруд пруди. Или, ещё хуже, в милицию позвонил… Так мы идём?

В десять вечера с минутами во двор дома номер 17 вышла достаточно странная компания: чудаковатый, суетливый пенсионер с длинной седой бородой, в тренировочном костюме, в сопровождении одетого сильно на вырост худощавого подростка. Глядя на них издали, можно было предположить, что дедушка-физкультурник решил, наконец, приобщить лодыря-внука к вечерним пробежкам. Они остановились у песочницы, переговариваясь, и одновременно посмотрели наверх. В ту же секунду из открытой форточки на пятом этаже вылетела большая птица. Она сделала бесшумный круг над «дедушкой и внуком» и полетела прочь из двора, туда, где темнели кроны деревьев городского парка.

Подросток поправил на плече сумку, и они вместе с физкультурным пенсионером пошагали в ту сторону, куда улетела птица.

Было пасмурно. Начинал накрапывать меленький дождик-моросявка. Прохладный, какой-то совершенно нелетний, ветерок забирался под одежду. Непривычные к холоду Афоня и Сатирик ёжились и шмыгали носами. Вот и парк… Сатир и домовой прошли через центральный вход и остановились посреди главной дорожки, ведущей в глубину парка.

Каким бы чужим и неуютным ни был этот новый, большой мир, открывающийся их взору, он был прекрасен. Дождик прекратился так же быстро, как и начался, и о том, что он заходил в город, напоминали лишь мокрые дорожки парка, искрившиеся миллионами крошечных огоньков в свете фонарей. Деревья, со всех сторон обступившие дорожку, словно молчаливые великаны, тихо шелестели листвой. Серебристые тополя, трогательные юные берёзки, по-своему милые в своей обыкновенности, клёны ясенелистные, что люди зовут обычно просто ясенями… И сами ясени, безвольно машущие своими тёмными кожистыми листьями, похожими на руки, словно пытаясь отогнать надоедливый ветерок. Афанасий и Сатирик были так очарованы этими огромными деревьями, этим вечерним, вкусным воздухом, пахнущим мокрой травой, этими серыми, похожими на огромных пушистых кроликов, тучками на небе, что поначалу даже не заметили, как болен парк, как ужасно захламлён он. Повсюду валялись на земле и стояли прямо на скамейках, возле полупустых урн, пивные банки и бутылки. Возле лавочек виднелись кучи окурков, окружённые омерзительным многоточием плевков. Замечательный когда-то парк, по сути, был превращён в гигантскую помойку. Засмотревшись на целую компанию бабочек-совок и мотыльков, порхающих в желтоватом свете фонаря, Афанасий споткнулся о брошенный кем-то посреди дороги полиэтиленовый пакет, набитый пивными банками и прочей дрянью, и чуть было не растянулся на асфальте. Сатир в последний момент удержал домового от бесславного падения. Они присели на лавочку. Афоня растирал ушибленную ногу, а Сатирик извлёк из своей сумки горсть столь полюбившихся ему пшёнок и шумно хрумкал ими. В это время за их спиной раздалось сиплое рычание. Друзья одновременно вскочили со скамейки и резко обернулись.