Чей опыт – поводырь по злачным тропам,
Чей храм – многоязычный ипподром,
Где первых нет. И мы приходим хором.
«Сторож стопку сторожит…»
Сторож стопку сторожит.
Пес по улице бежит.
Ночка звездочками машет,
Что окошко дребезжит.
Речь, конечно, о другом –
Подползает к горлу ком.
То, что с нами происходит,
Называется грехом?
Можно глупость сотворить –
Суп гороховый сварить.
Ты откушаешь немножко
И пять пойдешь курить.
Можно долго слезы лить,
Чтобы душу не спалить –
Не покаяться сегодня,
Коль вчера не нашалить.
Ночь состарилась уже,
Брезжит свет на этаже.
Старый сторож, спи спокойно
На отмеренной меже!
«То ли жизни скользкой дорожка крива…»
То ли жизни скользкой дорожка крива –
Бродит псина, оскалив клык.
На дворе – трава, на траве – дрова
И по выходным шашлык.
Или жизнь в одночасье сошла с колес –
Так не мне горевать над ней.
На дворе трава, на траве злой пес –
Жаль, что нету его родней.
«Немудрено заблудиться в потемках зимы…»
Немудрено заблудиться в потемках зимы.
Мятные сны и чернильный оскал фонарей
Отодвигают застенчиво день, когда мы
Станем беспечностью птиц и лукавством зверей.
Если о пользе, ты встретишь меня невзначай
Там, где оттаивать вместе нам не суждено.
В сердце фарфоровом можно заваривать чай.
Может, глинтвейн? Не купить ли покрепче вино?
Может быть, встретив под новой звездой Рождество,
Снегом всенощным укроем обитель обид.
И бестолковое нас не покинет родство
В час, когда ангел отбой чудесам протрубит.
«Вырастить бы садик, выстроить бы домик…»
Вырастить бы садик, выстроить бы домик.
И родить бы сына, не убив змею.
А потом веселый дописать бы томик
Про чужое счастье и печаль мою.
Смерть мудра под утро. Я приму отсрочку.
А змея не дремлет в тереме святом.
Вырастить бы сына, выстроить бы строчку
И поднять бы дочку. Поживем потом.
«Кто ваял оглоблю впотьмах…»
Кто ваял оглоблю впотьмах,
Кто ножи затачивал, кто боль –
Это левой рученьки взмах,
Что касается правой, изволь
Половицы во кухоньке перестелить,
Остроликих к совести призвать мышей
И пространство скитаний мирских продлить
Меж удушливых праведностью этажей.
И ты не спи в ночи, мраморная капель,
Не скули сквозь воздух, который густ,
Мы войдем в чернозем через оттепель.
И цвети, если хочешь, терновый куст.
«Нежность, жалость – не порок…»
Нежность, жалость – не порок,
Если шлют дурные вести –
Впал в отчаянье пророк,
Потеряв заветный крестик.
А всего-то от тоски,
От надуманной тревоги
Заскорузлые пески
Заняли его дороги.
И обочиной шурша,
Горделиво и коварно
Мы проходим не спеша
Нашу родину бездарно.
Пыльной вотчины спина,
Профиль юности, кокетство,
Где взрослеет глубина
И стареет твое детство.
«Ты мог стрелу легко заправить в лук…»
Андрею В.
Ты мог стрелу легко заправить в лук,
Но птица окаянная уснула –
Прикинулась жасмином. Обманула
И отцвела, не помня твоих рук.
А снег слепил сознанье, влажный, грузный.
Так электричка, бормоча «всегда»,
Все таяла. Так чистая вода
Просачивается через мед арбузный
И через мрак кремлевской тишины,
Где, что ни тень, то ладные курьеры.
Спасибо за письмо. За все пробелы
Непрожитой в который раз зимы.
«То старец, то отрок, а то щенок…»
То старец, то отрок, а то щенок
Ластятся, не касаясь ног.
Не соприкасаясь с жизнью земной,
Плачут, воркуют, скулят надо мной.
Вьются орленком над степью седой,
В клюве приносят кувшины с водой,
Дышат в затылок, а коль обернусь,
Всяк вопрошает, когда я вернусь.
«По булгаковским местам…»
И. Я. Горпенко-Мягковой
По булгаковским местам
Ходит кот то здесь то там.
А потом по той Москве
Женщина летит в тоске.
Она знает наизусть
Боль проклятия и грусть.
А потом и в той Москве
Женщина живет в тоске.
Женщина – живей живых –
Строже псов сторожевых.