Если он виден, его можно сфотографировать. А значит, имеется возможность его сохранить и сравнить с известным образцом. Дерматоглифика – искусство в не меньшей степени, чем наука. Так как дома у меня нет терминала для автоматической идентификации отпечатков пальцев, который мог бы просканировать образец и выдать пятьдесят кандидатов с похожими линиями, мне приходится полагаться на зоркость своих глаз. Цель в том, чтобы найти десять-двенадцать сходных черт между известным образцом и новым; если такие сходства обнаружатся, большинство экспертов придут к заключению, что перед нами отпечатки одного и того же человека.

На экране компьютера две картинки с изображениями отпечатков. Я подвожу курсор к центру одного, отмечаю дельту – маленькую треугольную область слева от центральной точки. Рассматриваю крайние гребни, разветвления и круговое завихрение. Линия раздваивается, потом два гребня и еще одно раздвоение, обращенное вниз.

Как я и предполагал, это пара.

Возникает ощущение, что меня сейчас вырвет, но я сглатываю и заставляю себя завершить работу.

Как вчера.

Встряхнув головой, чтобы прочистить мозги, я беру маленький пластиковый контейнер, который стащил с кухни, и кладу в него улику. Потом роюсь в шкафу и нахожу там утку Джемию. Это мягкая игрушка, с которой я спал в детстве, и так как она белая, то лежит на полке поверх другой моей одежды, у которой есть окраска. Кладу утку на колени и канцелярским ножом делаю надрез в том месте, где у нее могло бы быть сердце.

Контейнер приходится впихивать внутрь с усилием, и Джемия теперь выглядит так, будто у нее изувечена грудная клетка, но ничего. Я зашиваю дыру той же ниткой, которой на прошлой неделе штопал носок. Мне это дается с трудом – почти на каждом стежке я колю себе какой-нибудь палец, но довожу дело до конца.

Потом достаю блокнот и начинаю писать.

Закончив, я ложусь на кровать. Лучше бы я сейчас был в школе. Трудно, когда нечем заняться.

– Я пристрелил шерифа, – тихо напеваю я, – но, клянусь, это была самозащита.

Я часто размышлял над тем, как совершить идеальное убийство.

Нередко говорят о сосульке как лучшем оружии – ударь ею кого-нибудь как кинжалом, и орудие убийства растает, – но тут много допущений: а) вам придется держать сосульку в руках достаточно долго, чтобы нанести рану, и б) она может сломаться, когда наткнется на кожу, которую должна пронзить. Побрызгать салат жертвы мескалином – более изящный способ: коричневый порошок почти незаметен глазу в смеси с заправкой, и горечь не будет ощущаться, особенно если в салат добавлен цикорий или руккола. Но что, если этим вы просто причините жертве неприятные ощущения, а не убьете? Плюс где вы возьмете наркотик? Можно взять человека с собой на водную прогулку, толкнуть его за борт, предпочтительно напоив перед тем, и сказать, что он упал случайно, но для этого вам нужна лодка. Смесь викодина с алкоголем эффективно замедляет сердцебиение, но ваша жертва должна быть завсегдатаем вечеринок, чтобы такая смерть не вызвала подозрений у следователя. Я слышал о людях, которые пытались поджигать дома после совершения убийства, но из этого обычно ничего путного не выходит. Пожарный инспектор легко определяет, откуда начался пожар. К тому же тело должно обгореть до неузнаваемости, вместе с зубами, чтобы подозрение не пало на вас. Я не порекомендовал бы использовать такие способы, при которых проливается кровь. Это хлопотно: вам понадобится много отбеливателя, чтобы отчистить ее, и все равно обязательно останутся какие-нибудь незамеченные, предательские капли.