Моисея будто кувалдой ударили в грудь. Дыхание перехватило.

– Какого «раба»? – переспросил, повторяя про себя только что услышанное и не понимая до конца.

– Жена его писала. Она русская, крещёная, – пояснил Ицик.

– Значит, Яков…

– Может, и Яша.

– Да я не про то… Я про… Умер?

– Таким не шутят. И потом жена как-никак…

– Пойдём в синагогу, – сказал Моисей.

– Зачем?

– Пусть помянут как положено.

– Я не пойду, – отказался Ицик. И добавил: – К чему всё это?

– Значит, я сам схожу, – упёрся Моисей. – Да, а письмо порви и выбрось. Или ещё лучше сожги. Мало ли что.

И он пошёл через двор не оборачиваясь. До последней из оставшихся в городе полулегальной синагоги, даже и не синагоги вовсе – так, квартиры для миньяна[21] – было пешком не меньше часа.

Вот уже полгода, как Владлена Чос работала продавщицей в главном продуктовом магазине Киева – гастрономе на Крещатике, то есть на Воровского. Это была блатная работа, и досталась она Владке…

А зачем много говорить? Досталась и досталась – кому какое дело? Конечно, может, которые особо щепетильные, и попрекнут, мол, через одно место добыла. Так ведь если дал Господь ей такое хорошее место в придачу к миловидному лицу, крутым бёдрам и высокой груди, так дурой надо быть набитой, чтобы такой благостью не воспользоваться. А на ней ведь ещё и сын: растёт хлопец не по дням, а по часам, вот уже и ест как заправский мужик. А одежонку какую-никакую справить, обувку там? Не будет же её красивое дитё ходить словно оборванец какой. Статный мужчина растёт, крепкий, высокий: девчонки на него заглядываются, даром что двенадцать годков всего. В отцову породу. Отец у Кольки хоть и поганец был ещё тот, зато красавец писаный – кудри смоляные, глаза карие да кулак пудовый. Ну и по мужской части тоже был хорош.

Владлена толк понимала: плохонького да хлипенького до тела своего не допускала. Хотя и говорила ей Ривка-соседка: «Ты, Владка, не всякий раз на лицо да на хозяйство смотри. Хоть иногда послушай, что да как мужчина говорит. Голова-то – она для жизни полезней, чем кулаки пудовые да глотка лужёная». Владлена Ривку, конечно, уважала и нередко прислушивалась к её советам. Но в этих вопросах – уж извините! Ривке хорошо разглагольствовать: вон ей какой муж достался, всё при нём – и красивый, и сильный, и, что особенно ценно, молчун, каких свет не видывал. На Ривку свою молится и молчит, она, бывало, только бровью поведёт, а он уж подорвался с места – любую прихоть исполнит. Где ж таких, как Мойша, сыскать? Разве что среди евреев: говорят, у них принято женщину почитать, вон даже родство по матери ведут. Владлене, конечно, такой подход был невдомёк, вроде как не по правилам – всё же мужик в доме хозяин, не баба. Но женское сердце откликалось, и иной раз в мечтах своих представляла она себе этакого сладкого, губастого, с тёмным волооким взглядом и ласкового – такого ласкового, что, как представит Владлена, аж застонет – так невмоготу сделается! А что нос горбатый и висит, как слива, над верхней губой, так от этого ещё слаще: Владлена даже глаза зажмуривала, чтобы видение удержать.

И до того, видать, домечталась, что Господь распознал её желания и организовал ей встречу с Семёном-красавцем. И всё при нём, как представляла: и кудри, и глаза, и губы пухлые, ну и нос в придачу. А уж в любовных утехах какой нежный да трепетный! И на слова не скупится, и на подарки. Но другой раз, если к тому расположение у обоих будет, и силу проявить может – жёсткую, мужскую, даже бешеную. Повалит её в исступлении на кровать и возьмёт насильно. А ей только того и надо. В общем, счастье ей привалило, по-другому не скажешь.