– Это на всякий случай, – сказал он, неизвестно к кому обращаясь. Затем, спустившись вниз, примерился к болтающимся ногам женщины, посмотрел вниз, начертил своим огромным башмаком крест и взял в руки саперную лопату. Отдуваясь и пыхтя, он принялся выкапывать яму. Его мутные глаза то и дело оглядывались на лежащий рядом конусообразный шест, он ежеминутно облизывался, словно в предвкушении изысканного ужина.

Через полчаса все было готово. Он надежно закрепил кол вертикально, поставив рядом бутылку с растительным маслом. После этого он отошел на несколько шагов назад, любуясь проделанной работой.

– Ну вот, – произнес клоун с чувством выполненного долга. – Все считают, что кол якобы выходит изо рта, но в летописях древних говорится, что чаще всего острие выходило между ребер или из-под подмышки казненного. Откуда оно выйдет у тебя, когда твои великолепные волосы больше не смогут держать твой вес, Аня? Держу пари, что через подмышку. Ребра – это как-то неэстетично. Преуспевающая, красивая женщина с потрясающей внешностью, сейчас ты болтаешься, как баранья нога на крюке...

Тело Анны медленно покачивалось, ее маленькие белые кроссовки изредка задевали вкопанный кол.

– Итак, последний звонок! – завопил клоун, хлопнув в ладоши. Суетясь и похрюкивая, он поменял кассету, поставив симфонию Моцарта. Потом достал из рюкзака хлопушку, выдернул шнур, раздался гулкий хлопок, и все пространство заискрилось от летающих конфетти. Клоун запрокинул шампанское, делая большие глотки и ловя раскрашенным лицом цветные чешуйки конфетти, потом вытер губы и снова полез на стремянку. Клей уже «схватился», это хорошо. Он потянулся к цепи, но вдруг вспомнил о чем-то и извлек из кармана скальпель. Плотоядно улыбнувшись, он осторожно, стараясь не поранить женщину, сделал широкий надрез на ее джинсах в области промежности. Анна тихо застонала.

Пальцы клоуна зашевелились, как лапы какого-то опасного насекомого, и он, облизнувшись, отстегнул карабин, который соединял цепь с кожаными лямками. Тело Анны, теперь ничем не удерживаемое, повисло на собственных волосах, и от адской боли она моментально пришла в себя. Ее дикий, нечеловеческий крик заставил клоуна зажать уши, и он от неожиданности чуть не свалился со стремянки.

От крика пришла в себя Лиля и, недоуменно захлопав ресницами, скривила губы, готовая снова разреветься. Она пока не видела мать, но слышала ее душераздирающий крик, и от этого ей становилось еще страшней.

– А вот и я! – прокаркал клоун, появившись внезапно, как чертик из табакерки. В руках он торжественно держал белоснежный торт с вишенкой наверху. – Представление началось, – прошептал он, ставя торт на стол. – И оно будет долгим. Долгим. Очень долгим... Никаких антрактов...

Клоун развернул стул с Лилей так, чтобы она хорошо видела сосну, на которой, извиваясь в судорогах, тряслось тело матери.

– Не хочешь тортика? С ванилью? – откуда-то сверху услышала Лиля писклявый голос клоуна, и свет вокруг нее померк.

Степан Лепетов с трудом продирался сквозь густые заросли. Он и не предполагал, что лес окажется таким громадным. Его дружбаны Игорек и Димка предложили пойти порознь, и он вскоре потерял их из виду. Хотя, если быть до конца честным, он не особенно и хотел этого побега. В итоге вышло как в классике: «Все побежали, и я побежал». Подкоп делался не один день, и так сложилось, что Степана перевели в злосчастную камеру как раз накануне побега.

Здоровенный, высокий, под два метра ростом, Степан Лепетов был на удивление покладистым и уравновешенным парнем, а его простое лицо и наивные синие глаза, которые так восхищали девчонок на воле, и вовсе не вязались с его внушительными габаритами и громадными кулаками. Он вырос в селе, с детства привыкший к тяжелой работе, и в их роду все потомки по мужской линии были огромными, сильными и выносливыми. Мать рассказывала, что прадед одним ударом кулака мог оглушить или даже убить быка.