Как и было положено, рядом со зданием никого не было, но двери были открыты. В эти двери ни в коем случае никому нельзя было входить. Такой поступок был против правил, и никто не мог его нарушить. Это правило придумали мы сами, и причина, по которой мы должны были его соблюдать, – уважение, которое мы должны испытывать друг другу. Если ты вошел в здание, значит, ты поддерживаешь человека, который находится внутри, а этого делать нельзя. Ведь тогда ты бессердечный эгоист, который не способен разделять людское горе. Я не была эгоистом, но внутрь зашла.

Мне было страшно, и этого не скрыть. Если бы рядом со мной был хоть один живой человек, то он бы не смог не заметить, как я дрожу. Но рядом со мной была только Кэтрин.

Первое, что я увидела, когда вошла внутрь, – подобие скамейки, на которой лежало ее тело. Она была одета в легкое белое платье, волосы распущены, а руки сложены по швам. Видимо, так это и должно быть. Я боялась подходить к ней ближе. Я знала, что мне не понравится то, что я увижу. Но ведь за этим я и пришла – посмотреть на нее и проститься.

От жутких сырых стен тянуло холодом. Где-то рядом с продырявленной крыши стекали капли одна за другой, звонко падая на пол. Кроме этого я слышала лишь свое тяжелое дыхание и чувствовала, как холод пробирает меня до костей. Рядом с телом Кэтрин не было ни одной свечи или чего-то другого, что могло бы осветить ее облик более ясно, чем тусклый свет, которому позволили проникнуть внутрь благодаря открытой двери. К тому же Кэтрин лежала под грязным, затуманенным окном и ни один луч света не попадал на ее тело. С каждым шагом я становилась все ближе. Мне было страшно и холодно, как в темной сырой пещере. Еще шаг – и я увидела ее закрытые глаза и сомкнутые белые губы.

Она напоминала мне фарфоровую куклу. Такая же белая и хрупкая, как эти жуткие игрушки. Я никогда их не любила, и каждый раз, когда они попадались мне на глаза, я отводила взгляд на что-нибудь менее пустое и холодное. Да. Кэтрин определенно была похожа на одну из них. Я протянула руку в попытке дотронуться до нее, но не смогла. Наверняка она хотела бы, чтобы последним человеком, кто дотронется до нее, был родной и близкий человек, а не я. Я даже не решилась заговорить с ней, когда ей было это необходимо. Кто знает, может, если бы я сказала ей хоть слово, этого бы не было. Может, она сейчас не хочет, чтобы я стояла рядом. А может, ей, наоборот, приятно, что хоть один человек пришел к ней, невзирая на дурацкие правила. В конце концов, откуда мне знать, чего хочет мертвый человек? Я продолжала стоять.

Мне не доставляло удовольствия находиться рядом с ней. Я не знаю, сколько времени я это делала: может, пару часов, а может, несколько минут. Время для меня словно остановилось. Но это не могло продолжаться вечно. Мне надо было уходить.

Бросив последний взгляд на мертвую девушку, я стала разворачиваться. Даже на долю секунды я не могла предположить, что, кроме нас с Кэтрин, в здании может появиться кто-то еще. На мгновение я обомлела от ужаса, сердце забилось сильнее. Прямо передо мной стояла фигура человека, лица которого было не видно, но я определенно знала, кто это.

– Жуть, – с каким-то притворством протянул противный голос.

Он достал из кармана телефон и включил фонарик. Подойдя к Кэтрин, он стал светить прямо на нее, пытаясь, как мне показалось, разглядеть все части ее тела.

– Она еще бледнее меня, – заметил он, и, наверное, был прав.

– Что ты делаешь? – спросила я, когда осознала, что происходит.

– Это первый мертвец, которого мне удалось увидеть. Кроме того, она умерла не своей смертью, а это еще больше завораживает, не правда ли?