Разве Клара Саррагон не владеет плантациями в Суринаме?

Нелла ставит свечу и погружает руку в кедровую стружку, касается того, что на самом деле искала.

Все эти годы Нелла аккуратно прячет миниатюры. Три куколки Отто, Марин и крошечного воскового младенца она украла из мастерской восемнадцать лет назад, в тот день, когда ее жизнь перевернулась с ног на голову. Нелла вынимает их, одну за другой. Время благосклонно к маленьким телам. Нелла гадает, не бережет ли она жизнь Отто, сохраняя его куклу нетронутой, как прежде. Нелла всегда верила, что в работах миниатюристки заключена сила, но по прошествии восемнадцати лет это кажется самонадеянным, и Отто сказал бы то же самое. Его жизнь не отличается от жизни Неллы, и она далека от благополучия.

Миниатюра Марин также сохранилась в идеальном состоянии. Нелла смотрит на свою золовку, ее тонкое и бледное лицо, серые глаза, высокий лоб, стройную шею. Совсем как живая. Просто уменьшилась в размерах, вот и все, а насчет смерти все заблуждались. Платье Марин скромное, но дорогое, из черной шерсти и бархата. Нелла прикасается к ткани, подбитой соболиным мехом, с большим простым воротником из кружева, который давным-давно вышел из моды. Нелла не может оторваться от проницательного взгляда. Эти куклы слишком хорошо сделаны, слишком скрупулезны в каждой детали, слишком любовно созданы, чтобы ими пренебречь. По спине пробегают мурашки.

– Что же нам делать, Марин? – шепчет Нелла.

Она ждет, но миниатюра молчит.

Не утратив присутствия духа, Нелла осторожно возвращает Отто и Марин на дно сундука, где они и лежали. Складывает обратно карты и черепа, блестящие черные семена, засушенные цветы, изогнутые стручки, переливающиеся синие и рубиново-красные перья. Затем книги Марин. Проверяет, хорошо ли закреплена обложка на каждой.

Но когда дело доходит до ребенка, Нелла медлит. Держит ее на ладони. Крошечная фигурка всегда олицетворяла для Неллы Тею, и, несмотря на всю свою невесомость, она будто подрагивает, столь идеально и кропотливо сделанная, в одежке, сшитой из узеньких обрезков тончайшего отбеленного батиста. Нелла любит держать куколку в руке. Когда родилась Тея, это был знак, что она и должна быть здесь. Искра надежды. Утешение. Образец мастерства миниатюристки. Обещание, что все может измениться.

Нелла мягко сжимает младенца, словно пытаясь разгадать секрет его силы. Крошечное, размером всего с половину мизинца Неллы, из-под белой ткани, как орешек, виднеется личико. Тея давно уже не дитя, но Нелле кажется, что это все, что у нее есть, украденная отрада и наставление, ощущение, что ее видят.

– Вернись ко мне, – говорит она в темноту.

Но дитя неподвижно лежит в ладони. На чердаке тихо. Единственный звук – это скребется у подножия чердачной лестницы Лукас, обеспокоенный тем, что же его хозяйка делает во мраке. Нелла подходит к окну и смотрит вниз, на замерзший канал, но нигде не видать одинокой женщины, что наблюдает за домом, не видать непокрытой белокурой головы. Хотя волосы миниатюристки уже, должно быть, поседели. Восемнадцать лет – долгий срок. Слишком долгий. То, что случилось тогда, больше не повторится. На дорожке у канала – ни души.

И все же без дальнейших колебаний – ведь стоит на мгновение задуматься, что скажут Корнелия и Отто, если узнают, что она делает, Неллу охватывает страх, – она прячет младенца в карман. Закрывает крышку сундука Марин и медленно спускается по ступеням, держа свою единственную свечу. Отряхивает с юбок паутину, и Лукас кружит рядом. Он мудрый кот, несмотря на все свое глупое обжорство. Он знает, что случилось неладное, очередная кража, перемена. Но, как и его хозяйка, не способен предсказать последствия.