Предположение Байрона – пусть даже и сатирическое, – что Натан Ротшильд, вместе с Александром Бэрингом, «вершит политику», требует некоторого разъяснения. Разумеется, Бэринги были широко известны. Подобно Ротшильдам, семья происходила из Германии (Фрэнсис Бэринг эмигрировал из Бремена в 1717 г.); и, подобно Натану, сын Фрэнсиса, Джон, сколотил состояние на текстиле, производя шерсть. Позже, в 1770 г., его сыновья основали торговый банк «Братья Бэринг» (Baring Brothers). Однако Бэринги, будучи лютеранами, без труда влились в общественную элиту Эксетера, а позже Лондона. Младший сын Джона, Фрэнсис, с 1784 г. был членом парламента, с 1779 г. – членом правления Ост-Индской компании, а в 1793 г. ему пожаловали титул баронета. Александр, его сын и преемник в банке, также стал членом парламента в 1806 г. В противоположность им, всего за несколько лет до выхода «Дон-Жуана», роль Ротшильдов в финансировании войны с Наполеоном по-прежнему оставалась в основном тайной, известной лишь представителям политического и финансового «внутренних кругов». Даже имя парижского банкира Жака Лаффита пользовалось куда большей известностью, чем имя Ротшильдов: в 1814–1820 гг. Лаффит был директором Банка Франции, а в период Ста дней, в числе прочих, финансово поддерживал Наполеона. Что же произошло за годы, следовавшие после Ватерлоо? Почему Натан стремительно приобрел такую славу – в том числе дурную, – что про него можно было сказать, что он «в Англии политику вершит», «царит на всех великих сеймах и конгрессах» и «дарит радости и горести»?

Ответ можно поискать в том, что следует назвать (употребив фразу, бывшую в ходу при сходных обстоятельствах, но на сто лет позднее) экономическими последствиями мира – 2-го Парижского мирного договора 1815 г., навязанного Франции после Ватерлоо. 1-й Парижский мирный договор 1814 г. не подразумевал никаких контрибуций, однако после Ватерлоо победившие участники седьмой антифранцузской коалиции (Великобритания, Россия, Австрия и Пруссия) были настроены не столь милосердно. Наряду с желанием наказать французов за действия тех, кто вновь сплотился вокруг

Наполеона во время Ста дней, существовала практическая потребность платить войскам, оккупировавшим Северную Францию, – на каком-то этапе их насчитывалось более миллиона. По окончательным условиям мирного договора Франция обязана была выплатить 700 млн франков в пятилетний срок, начиная с марта 1816 г. До уплаты Франция должна была согласиться на оккупацию ее территории армиями союзников в количестве 150 тысяч человек. Расходы на содержание оккупационных войск также возложили на французское казначейство^>39.

Очевидно, Ротшильды надеялись, что финансовые статьи мирного договора, – подразумевавшие новые, потенциально доходные, международные трансферы, на сей раз не из Лондона, а из Парижа, – предоставят им массу возможностей возместить убытки, которые они понесли во время Ста дней. Сначала у них имелись основания для оптимизма, по крайней мере в том, что касалось отношений со странами-получательницами. Жерве, как обычно, обещал передать Ротшильдам большую часть выплат для России; ожидалось, что и Херрис поручит им большой транш для Великобритании. Однако вскоре стало очевидно, что любые дела, связанные с французскими контрибуциями, придется делить с другими банками, которые спешили бросить вызов монополии Ротшильдов в области международных трансфертных платежей. Лишь вступив в свободные партнерские отношения с банками Мендельсона в Берлине, Бетмана и Гонтарда во Франкфурте, венским банком «Арнштайн и Эскелес» (Arnstein & Eskeles) и гамбургским банком «Пэриш и Кº» (Parish & Со.), Соломону и Джеймсу удалось принять участие в начальных выплатах Пруссии и Австрии. Даже британские и русские контрибуции они не могли воспринимать как нечто само собой разумеющееся.