С того случая я стал довольно часто по делам посещать рабочий кабинет Елены Сергеевны. И до той поры, когда меня стало туда тянуть и без всякой производственной надобности. Это нельзя назвать пылкой юношеской любовью, мы нравились друг другу, и поэтому довольно скоро произошло то, что обыкновенно происходит между одинокими мужчиной и женщиной, уже имеющими за плечами определённый жизненный опыт.

Мы стали жить вместе или, как пишут в судебных протоколах, «осуществлять ведение совместного хозяйства». Лена была хорошей «хозяйкой», пусть даже это определение и не очень подходило к её порывистой и увлекающейся натуре. Но в нашей комнате, опять же, «на территории совместного проживания», всегда была чистота – порядок и витал необъяснимый ореол чисто женского гнездышка. Этакий купаж ароматов цветочно-парфюмерно-кофейного толка. Мои носки, рубашки и бельё, предназначенное в стирку, внести дискомфорта в эту атмосферу не могли, так как срочно упаковывались в полиэтиленовый пакет и отправлялись в прачечную.

Нарушить конфетно-мандариновую ауру могли лишь ветры «благовоний» от нефтеперегонного завода и всепроникающий запах дешёвой рыбы, которую с вожделением жарили на кухне наши пожилые соседи Фёдор Иванович и супруга его Клавдия Петровна. У них была смешная фамилия – Поштаник. Дядя Федя и тетя Клава Поштаники. Соседи незлобиво их поддразнивали, как бы невзначай добавляя отсутствующую букву, а они и не обижались.

Метро в районе отсутствовало, как и отсутствовала из года в год уплывающая за горизонт перспектива его строительства. Ленка, отшагавшая на каблуках и под дождём злосчастный километр, отделяющий наш дом от ближайшей станции метро, влетела в квартиру раздражённая до крайности. Несколько выждав, я подкрался:

– Лена, есть кое-какие новости, надо бы обсудить.

– Да погоди ты с новостями, дай юбку застирать, всю заляпала, пока добежала. – Это мне.

– Маршрутки век не дождёшься, чуть каблук не оставила в какой-то решётке, на тротуарах сроду лужи и грязь. Да чтоб они сдохли все! – Это уже муниципальным властям. И отчасти своему «бывшему».

Ничто не мешало ей иметь в характере малую толику вздорности.

– Я уезжаю, Лен, – извещаю со скорбным вздохом.

– Опять?! – Вскинулась она. – Не-ет, похоже, это не кончится никогда!

– Хоть опять, хоть снова. А ехать надо. Успокойся и давай-ка присядем.

– Давай. Но только скажи мне, Олег, тебе самому не надоела такая работа? Не проходит и двух недель, как я снова остаюсь одна и пялюсь ночами без сна на этот негасимый факел. Нет желания ни убираться, ни стирать, ни готовить. Я с тоски выпивать начну, Некрасов! Мы когда-нибудь станем жить нормально?

– Вот как раз после командировки, полагаю, и должна начаться нормальная жизнь. Не могу пока посвятить тебя в детали, но эта поездка, по словам Иннокентия, может иметь судьбоносный характер. И для фабрики, и для нас с тобой в том числе.

– И ты ему веришь? Вот если бы он квартиру тебе отвоевал, это был бы судьбоносный подарок, а так… одни слова. Ценятся не слова, а поступки.

– Подожди, а у тебя-то какие основания ему не доверять?

– Есть основания! – Почти выкрикнула она, словно огрызнулась, – но тут же смягчилась. – Просто вижу, что он на тебя буквально сел верхом. А ведь помнится, ты хотел серьёзно с ним поговорить. Где же она, твоя решимость? И потом, куда хоть едешь-то на этот раз, я могу узнать?

– Можешь. Хорошо, что сидишь. В Таджикистан, в город Душанбе. В Понедельник.

– Рехнуться можно! Сегодня же понедельник! Прямо сегодня, что ли?

– Да нет, Душанбе в переводе и есть Понедельник. В старину этот, тогда ещё кишлак, стоял на Великом Шёлковом Пути. По понедельникам там собирались крупные базары, постепенно название и прижилось.