Похоронные хлопоты превратились в нескончаемую череду бессмысленных действий: глупые очереди к участковому врачу и в ЗАГС, бесконечные решения – выбрать то или это. Лере казалось, будто всё происходит как в тумане. Не покидало только чувство стыда, что не успела, не застала, не почувствовала, не была рядом. Часы слились в один затянувшийся мучительный день.

Девушка осознала себя сидящей на бабушкином диване перед алым гробом с нелепыми чёрными рюшами. Ярко светил абажур под потолком, за окном горели фонари. Справа сидела тётя Зоя, слева почему-то Никита.

– Жутко, наверное, ночевать здесь одной, – сказал парень.

– Лера, если ты боишься, я могу остаться, – предложила соседка.

– Нет. Чего тут бояться? – ответила девушка и, повернувшись к парню, добавила: – Думаешь, она встанет среди ночи?

Лера вдруг подумала, что, случись такое, не испугалась бы, а бросилась к бабушке просить прощения за то, какой дрянной внучкой она была. Стыд жёг изнутри, вытесняя остальные чувства.

– Скажешь тоже, – хмыкнул Никита. – Ну и шутки.

– Я пойду, милая, до завтра, – попрощалась тётя Зоя и вышла.

– Хочешь, останусь? – спросил Никита.

– Не-е-ет. Спасибо, конечно, но мы знакомы-то… – Лера не успела закончить фразу.

– И что? Зато я бабушку твою знал, – перебил парень. – Она мне всегда помогала и вообще всем помогала.

– Это на неё похоже, – с улыбкой проговорила Лера. – Спасибо. Всё нормально, мне совсем не страшно.

– Я тогда пошёл. Если что, зови, последняя комната по коридору.

Девушка кивнула.

– Прости меня, – прошептала Лера, когда осталась одна.

Она уставилась на тело, некогда бывшее её бабушкой. Тянулись минуты, ничего не происходило. Комната осталась почти прежней. Лере даже показалось, будто со времён её детства ничего не изменилось, разве что обои выцвели да краска на оконных рамах облупилась. Девушка огляделась: три узких окна по одной стороне, напротив, в углу, старинная печь. Её дымоход давно неисправен. Лере вдруг захотелось провести пальцами по старым, едва сохранившимся изразцам. В детстве она представляла, будто это камин настоящего замка. Чугунная печная створка так и манила, будоражила воображение, и бабушке пришлось её заварить.

Девушка поднялась и медленно пошла по комнате, не обращая внимания на гроб, стоящий по центру на двух табуретках.

Молочного цвета изразцы были чуть прохладными на ощупь. Пальцы, словно в детстве, заскользили по трещинам и щербинкам, старательно замазанным бабушкиной рукой.

У соседней стены выстроились книжный шкаф, громоздкий телевизор на табурете и старинный резной буфет, втиснувшийся у окна. В желтоватых стёклах его верхней части бликовал свет уличного фонаря. Тут же, у подоконника, круглый деревянный стол на массивных ножках. На застиранной скатерти Лера увидела знакомую фарфоровую сахарницу, инстинктивно подняла крышечку, увидела кубики сахара и заплакала. Её словно прорвало. Детские воспоминания о том, как она бросала белые кубики в чай, а бабушка сидела рядом и улыбалась, резанули по сердцу. До того девушка держалась, понимая, что, кроме неё, некому организовать похороны, ведь родителей уже нет в живых. Слёзы катились по щекам, и Лера шмыгала носом, замерев у окна. Пейзаж расплывался перед глазами, словно по стеклу струилась вода. Улица была пуста: ни прохожих, ни проезжающих машин. После вечно неспящей столицы такая безлюдность поражала.

Вдруг что-то мелькнуло слева, в поле бокового зрения. Лера повернулась, утёрла слёзы тыльной стороной ладони. Будто солнечный зайчик прыгнул по зеркалам трельяжа. Этот атрибут всех советских квартир бабушка поставила в углу, между окном и диваном, прямо напротив буфета.