Он нагнулся, чтобы выдрать корень, торчавший из земли. Комель с шумом осыпался.

– Моя домохозяйка тоже рассчитывала, что я от нее съеду, когда обзаведусь собственным домом. Но я поостерегусь… так она подала на меня жалобу. Такие нынче люди! Когда вы меня узнаете поближе, увидите – цены мне нет. Жалобу она на меня подала, но ничего не добилась, с квартиры я не съеду – и баста. Она мне: «Сами хотите платить за квартиру гроши, а с жильцов драть втридорога». Я ей: «А как же, любезная, нынче только так.» Ох, язва! Но не на того напала. Котелок у меня варит.

– Иные люди не желают входить в положение другого, – сказал чиновник.

– Как аукнется, так и откликнется, – продолжал полицейский, – со мной можно только по-хорошему…

Он взвалил короб на спину и сказал: – Кто меня не знает, тот может подумать… Но я, голубчик, знаю, что почем, меня на мякине не проведешь…

И он отправился за компостом, исполненный самодовольства.

Чиновник еще немного постоял, а затем обошел дом, чтобы взглянуть на двор. Завидев его, Амина как-то чудно заскулила, вскочила и начала рваться на цепи.

– Хорошая, Амина, хо-ро-шая, а то как же, конечно, – нахваливал чиновник собаку, почесывая и поглаживая ее по шерстке.

Сучка от подобных почестей полностью утратила душевное равновесие, повалилась на спину и комично засучила всеми четырьмя.

– Умная собака, – похвалялся полицейский, который пришел во двор, чтобы наколоть дров, – она мне досталась от садовнка. Хорошая будет сторожиха. – Амина, – повелительно крикнул он, – покажи пану, что ты умеешь. Дай лапу! Ну,.. что у говорю? Лапу!

Амина села на задние лапы, выпрямилась и, сморщив нос, замахала передними конечностями.

– Надо же, – удивился чиновник, – Кто ее этому научил?

– Никто, – гордо ответил полицейский. – Сама научилась. Понятливая собака, только что не говорит… Но придется ее отсюда убрать, поставлю конуру на террасе, а здесь будут клетки для кроликов.

– А где будет птица?

– Здесь же, во дворе.

– Гм… А жильцам хватит места для птицы?

– Как? – удивился полицейский. – вы тоже хотите завести птицу? Это не выйдет!

– Но ведь … – смущенно возразил чиновник, – это записано в контракте…

– В контракте… Мало ли чего там записано, – ухмыльнулся полицейский, фамильярно ухватив жильца за пуговицу. – Нельзя воспринимать это буквально. Я думал об этом и пришел к выводу, что так не пойдет. Птица, сударь, причина всех недоразумений и распрей в доме. Поверьте. я человек опытный. Птица заберется в сад, нашкодит там, и начнутся перепалки, крики. А я больше всего ненавижу раздоры в доме. Я за согласие в доме, за то, чтобы все друг другу уступали – вот это по мне… Остальные жильцы с этим согласны. Я им все растолковал – и они не хотят ни птицы, нт кроликов.

Чиновник слушал, опустив голову, и повторял: – Так, так, да только…

– Ну вот, видите, – с жаром воскликнул полицейский, – я был уверен. что мы с вами всегда поладим!

Он закурил сигарету и пошел в подвал за топором По дороге он говорил себе: «Птицу захотел! Ха – ха! Они на шею готовы сесть. Сказано «нет» – и все тут, помалкивай и проваливай. Я здесь хозяин!»

На окраину ворвалась весна. Склоны холмов покрылись густой зеленью. А на лужайках запестрели женские юбки – матери выносили детей понежиться на солнышке, подростки расстелили подстилки и с азартом дулись в карты. Старики выходили поразмяться и, покуривая трубки, вели неторопливые разговоры о былых временах, порицали нынешние порядки. В садах блестящие самочки дроздов издавали глубокие призывные звуки, напоминающие звуки гобоя. Повсюду царили гомон и оживление. Босоногие ребятишки, взявшись за руки, кружились и распевали неокрепшими голосами: «Мой пятнистый пёс остался дома, сторожит он скакуна гнедого…» По саду прохаживались сторожа, которых распирало сознание своей служебной значимости и ревностно следили за соблюдением порядка.