Короче, мы с мамой шли через спортзал, и вдруг Митчел как заорет: «Эй! Это же Мини-Мы! Привет, Мини-Мы!» Я молчал, но знал, что будет дальше: он будет орать во все горло, пока я не повернусь и не отвечу, то есть признаю, что это моя кличка. Страшное унижение. Я понадеялся, что раз рядом моя мать, то он скоро уймется, но не тут-то было.
Мама остановилась так внезапно, как будто наткнулась на стену, и повернулась к Митчелу. Молча. Я не видел ее выражение лица, но могу представить. Зная свою мать, ее быстрый ум и острый язык, я не сомневаюсь, что она была готова отбрить тупого неандертальца Китченза так, чтобы над ним еще долго ржала вся школа. Но она лишь посмотрела на него молча, и мы пошли дальше.
Мама не расспрашивала меня об этом, ни когда мы вышли из школы, ни когда приехали домой. Понимала, как это унизительно для меня, ждала, что я заговорю сам. Но я не заговорил.
Увы, Китченз не ограничился только кличкой. Кличка – это еще полбеды. Дело обстояло гораздо хуже.
А вот это уже совсем неприятно вспоминать. Хорошо, что я не зацикливаюсь на прошлом…
Аншу как раз входит в свой кабинет по соседству с моим – вернее, вставляет ключ в замочную скважину, когда я прохожу мимо, направляясь на восьмичасовую пару.
– Профессор Биндра… Не рановато, а?
– Заседания, заседания и еще раз заседания, – откликается он. – Привилегия профессорской должности! Так что давай, подавай заявку, пока еще не поздно.
– Даже не начинай.
Аншу ничего не знает. То есть он знает, конечно, что декан попросил меня снять свою кандидатуру, чтобы Рейд Саутерн мог беспрепятственно получить должность. Но он не знает о втором разговоре с деканом и о слабо завуалированных угрозах. И никогда не узнает. Вот ведь в чем особая красота хода Комстока – я не могу даже пожаловаться на него, не выложив свою историю.
Мне еще повезло, что в свое время она не имела резонанса здесь, в Чикаго. Наверное, потому, что все случилось в другом месте. Отец тогда работал на юге штата, в округе Мэдисон, славящемся судебными решениями о компенсациях работникам асбестовых производств, обогативших не одного адвоката и пустивших по миру не одну компанию; жил он в Сент-Луисе. Так что убийство, расследование и суд происходили там.
Когда полиция пришла ко мне с обыском, я был уверен, что об этом напишут все местные газеты. Но этого не случилось. Я до сих пор думаю, что меня спасли дорожные работы в нашем квартале. Из-за них две полицейские машины и фургон с криминалистами встали в проулке за домом. Вот почему никто, кроме моих соседей Дирборнов, не мог увидеть, как служители закона входят и выходят через заднюю дверь. А Дирборнов в тот день, кстати, не было в городе. Полиция Грейс-Парк участвовала в обыске, но никакой информации в прессу от них не просочилось. Конечно, те соседи, которые жили подальше, может, и интересовались, что стряслось, но меня ни о чем не спрашивали. Точнее, у них просто не было возможности спросить – ведь я целыми днями пропадал в юридической школе, а утро и вечер тратил на дорогу.
Подспудно я продолжал ждать заголовков в прессе – «Полиция обыскивает дом сына убитого. Житель Грейс-Парк подозревается в убийстве, совершенном в Сент-Луисе»… Что-нибудь в таком духе. Но они так и не появились. Ни в тот месяц, ни в следующий, ни через год. А я все ждал, затаив дыхание, когда, как говорится, упадет второй ботинок