Образовался небольшой кружок из девяти человек, которые в действиях Шакловитого, Чермного и Гладкого видели преступление и безумие и решились прямо действовать наперекор им, в пользу царя Петра, имеющего все права на своей стороне. Эти девять человек были стремянные: пятисотный Елизарьев, пятидесятники Мельнов, Ульфов, присоединившейся к ним из Стременного полка пятидесятник Фёдор Кобылин, десятники Ладогин, Феоктистов, Турка, Троицкий и Капранов. В ночь с 7 на 8 августа, когда масса остается неподвижною, действия, разумеется, должно ожидать в этих обоих крайних кружках, ибо здесь самые решительные люди, определившие свои цели, люди не колеблющиеся, не шатающиеся. Елизарьев с товарищами стояли на Лубянке в ночь на 8 число; один из них, Мельнов, был послан ими в Кремль для наблюдения и, возвратясь, объявил о поступке Гладкого с Плещеевым. В этом поступке они увидали начало дела и решились действовать со своей стороны: Мельнов и Ладогин посланы были в Преображенское уведомить царя, что на него и на его мать умышляется смертное убийство. По дороге Мельнов увидел бегущего к нему Фёдора Кобылина.

– Фёдор, ты ли это, – окликнул его пятидесятник, – ты брат в розыске нынче!

– Кто сейчас не в розыске, – возмущённо прохрипел Кобылин, – смутно всё, кто ищет, кого! Нашего брата стрельца сейчас наверное только лукавый не ищет! У меня задумка есть, как вымолить царское прощение. Я с вами. Решил идти в Преображенское.

– Что за задумка такая? – спросил Мельнов, – поделись, может быть кстати.

– Идем, по дороге расскажу, – заторопился Кобылин, поняв что у него есть хороший шанс и дальнейшая возможность послужить Петру и Нарышкиным.

Однако смекнув, что всего говорить нельзя Фёдор поведал Мельнову о другом подслушанном разговоре Шакловитого с Чермным: вишь Шакловитый говорил Чермному, что «хотят нас перевесть, а мутит всем царица; меня хотят высадить из приказу, а вас, которые ко мне в дом вхожи, разослать всех по городам». А Чермный, наведь чтоб избыть беды, толковал нам: «Как быть? Хотя и всех побить, а корня не выведешь; надобно уходить старую царицу-медведицу». Мы пробовали ему возразить, что мол за мать вступится царь Петр; Чермный не останавливался: «Чего и ему спускать? за чем стало?» Гладкий толковал: «У царя Ивана Алексеевича двери завалили дровами и поленьем и царский венец изломали, а кому ломать только с ту сторону». Но мы тогда были холодны к этим рассказам: поленьем закидали, венец изломали! Подумаешь! Прежде было сказано, что и совсем задушили, а что вышло? А знаю также, что подьячий Шошин, переодетый Нарышкиным, подъезжал к стрелецким караулам с толпой, толпа, схватывала десятника, и начальник толпы, которым был Шошин, приказывал его бить до смерти; несчастного начинали колотить, тогда слышался голос из толпы: «Лев Кириллович! За что его бить до смерти? Душа христианская!» Меж тем Кобылин не сказал главного, какой козырь был им припасен и был он за пазухой у Фёдора.

Козырь был такой… 25 июля, когда Петра ждали в Москву по случаю именин старшей царевны Анны Михайловны, 50 стрельцов Стремянного полка, среди которых был Фёдор Кобылин, тайно поставлены у Красного крыльца с наказом слушать набата, которым дается знать, что над государынею «хитрость чинится». Пока стрельцы толпились у крыльца, Кобылин заметил в пыли блестящее колечко и ловко подкинул его концом сапога к себе в рукав. Тем временем набата на было, да и хитрости не случилось никакой, но и проишедшая со стороны Петра новая выходка, сильно раздражила Софью, ибо дело шло о славе ее правления и о князе Василье Васильевиче. Тогда же говорили о плохой примете, потере царицей-медведицей кольца и что Петр не соглашался на назначение наград Василию Голицыну и товарищам его за второй крымский поход, потом якобы Пётр позволил уговорить себя согласиться, но не допустил к себе Голицына и других воевод и генералов с благодарностью за награды. Это было 27 июля. В тот же день вечером Софья пошла ко всенощной к празднику в Новодевичий монастырь в сопровождении пятисотных и пятидесятников и после службы стала жаловаться им на царицу Наталью, что опять начинает беду. «Если мы вам годны, – говорила Софья, – то стойте за нас, а если негодны, то мы оставим государство». Некоторые стрельцы отвечали, что готовы исполнить ее волю; Софья велела им ждать повестки. Но большинство стрельцов, среди которых был и Фёдор Кобылин (за пазухой у него лежало заветное кольцо), не хотело начинать дела по набату; если действительно грозит беда кому-нибудь из членов царского дома, то пусть идет дело законным порядком: пусть думный дьяк скажет царский указ, того они и возьмут, а без указа ничего делать не станут, сколько бы ни били в набат. Приверженцы Шакловитого напрасно тогда старались противодействовать такому расположению большинства стрельцов, понапрасну толковал Стрижов, что из розыска ничего не выйдет, злодеи царевны известны: принять их! а без царевны стрельцам будет плохо. Петр присылает за Стрижовым, Шакловитый не дает его; Петр велит арестовать самого Шакловитого в Измайлове – но скоро выпускает.