– А что, это возможно? – недоверчиво спросил Ахеджак.

– Ну конечно!

– И сколько будет стоить? – последовал следующий вопрос.

Я понимал, о чём идёт речь. В ту пору в практику средств массовой информации уже входила так называемая коммерческая составляющая (обычная, кстати, сегодня). Проще говоря, когда с большинства выступающих телевизионные организации брали деньги, и, как я понимаю, немалые.

Но видит Бог, я провёл сотни таких передач, беседовал с самыми различными людьми, но никогда о деньгах даже не упоминал, и это могут подтвердить все, с кем я тогда общался. Нам тогда удавалось сохранять в эфире не только разумное политическое равновесие, но и проявлять к каждому человеку, выступающему на нашем экране, уважительное, гостеприимное отношение, когда любой денежный вопрос в нашу пользу даже не обсуждался.

Да, мы не могли платить положенный в таких случаях гонорар, но и никогда не позволяли себе брать деньги с людей, которые своим присутствием на экране и создавали авторитет любой телерадиокомпании. Поэтому появление на нашем канале Явлинского только добавляло очков этому авторитету.

Примерно всё это я и объяснил моему молодому симпатичному собеседнику, который вскоре вновь появился у нас, но уже в сопровождении самого Григория Алексеевича Явлинского.

Беседа тогда получилась интересная, а главное – уважительная с обеих сторон, хотя достаточно острая, каким, впрочем, и должно быть публичное общение со столь известным политиком, когда журналист сознаёт, что главный фигурант в любом интервью – это тот, у кого его берут.

Скажу честно, мне было приятно в конце передачи получить из рук Явлинского его книгу с тёплой дарственной надписью. Но двигаясь дальше по линии анализа этого интервью, я понимал, что увлекательные кружева рассуждений популярного экономиста часто базируются не на реальной жизни, протекающей в стране под названием Россия, а на стерильно выхолощенных теоретических пассажах, которые хорошо выглядят на бумаге и совсем иначе – в человеческом сообществе, где часто «забывают про овраги, а по ним скакать».

Я думаю, Мурат это понял раньше меня. Что-что, а про реальные «овраги» узнал за время своей работы в ПМК, что расшифровывается как «передвижная механизированная колонна», да ещё в достославном городе Кропоткине, стоящем на перекрестии не только железных дорог, каждый километр которых был прострелен что в Гражданскую, что в Отечественную войну, но и эпох со всей их социальной вздыбленностью.

Ведь не случайно именно этому городу, в конце концов, выбрали имя крупного ниспровергателя, искавшего гражданского успокоения как раз в неугомонности. Поэтому Мурат начал трудовую деятельность не на аспирантской скамье (где его по окончании института оставляли), откуда любому кажется, что все «болезни» века можно вылечить по «Справочнику фельдшера», а с прокладки земляных траншей под трубопроводы, где сломанный траншейный экскаватор и запивший бульдозерист (и это ещё не самые большие трудности) вмиг разрушат всякие иллюзии по поводу «500 дней», которые, по Явлинскому, должны были преобразить взъерошенную горбачёвской перестройкой экономику в быстро летящий ракетоплан из романа Жюля Верна.

Уход Ахеджака из «Яблока» был итогом закономерного политического взросления. Более того, возглавив городской совет в Кропоткине, он вскоре предметно осознал, что красивые рассуждения о хорошей жизни и конкретная работа для создания таковой – это вещи скорее противоположные, чем совместимые.

Сам он мог рассуждать блестяще, что его и сблизило с «яблочниками», но в отличие от них, с того, на чём они заканчивали, он только начинал, поскольку всегда был человеком дела, человеком осязаемого результата, а главное – знающим его подлинную цену.