– И я пробью по базе его адрес, узнаю, пострадали ли его родители, где они, и вообще, был ли он именно в своей квартире, – сказал Эмильен, зная лучше меня, что делать.

– Читаешь мысли, ну как бы я без тебя жила?

Мы вошли в «Трокадеро». Насколько пейзажно было на улицах Парижа, настолько же угрюмо было в помещениях клиники. Допрос в полицейском участке, на своей территории – это еще куда ни шло. А здесь, в этой обители болезней, старости и разложения хотелось и самой удавиться. Парадный холл здания и яркий цветущий сад на заднем дворе обманчиво пускали пыль в глаза – стоило пройти вглубь, в крыло тяжелобольных, как облупленные стены начинали давить, из них сочились яд недугов, хворь отчаяния и тоска по минувшим дням. Все эти допотопные кушетки и рентген-сканеры, обоссанные инвалидами простыни коек, воняющие спиртом бутылки, заполненные невесть чем зараженной кровью пробирки нагоняли тоску похлеще кладбищенских склепов, ибо там смерть уже поработала и сгинула, а здесь ходила по пятам за теми, кто был близок к пропасти, но пытался бороться.

Нас встретил врач, за которым был закреплен наш пострадавший, звали его Леонард Жибер.

– Доктор Жибер, меня зовут Мия Дифенталь, это Эмильен Гастамбид, окружная полиция Парижа, – мы показали удостоверения.

– Мадам Дифенталь, – кивнул доктор, – мсье Гастамбид, здравствуйте, чем могу быть полезен?

– Мы по поводу пациента из сто седьмой палаты, проводите нас, будьте любезны.

Леонард жестом указал на коридор: следуйте за мной, господа. Доктор, на вид не более сорока лет, уже с проплешиной на голове, шел, сомкнув руки в замок за спиной; на нем был белый, слегка помятый халат, штаны вообще походили на кальсоны. Видимо, в воскресенье он не ожидал принимать у себя полицию. Мы сами были не лучше: я переоделась в участке в спортивный костюм – единственное, что было с собой, потому что я планировала в конце дня заскочить в тренажерный зал побегать, хотя больше любила растяжки и йогу. Эмильен был хотя бы в джинсах и поло.

– Доктор Жибер, мы с коллегой не по форме, потому что поступила информация, что пострадавший может находиться в опасности или под слежкой религиозной секты. Первое время я буду представляться психологом вашей клиники, мне нужен халат моего размера, – произнесла я. Эмильен добавил:

– В каком состоянии сейчас пострадавший? Что-нибудь известно о нападавших?

– О нападавших неизвестно ровным счетом ничего. Патрульные нашли парня в Пятом округе Парижа прямо на улице Шантье едва в сознании, его избивал какой-то громила, который сразу сбежал. Ах, да, имя парнишки Адам.

– Ладно, это мы все выясним. Нам нужны имена патрульных, они обязаны были записаться в вашем дежурном журнале, а также письменный доступ к палате этого Адама на трое суток. Больше никого не впускать, даже охранников. В наше время подкупить можно любого, а деньги в сектах водятся.

– Все сделаем, мсье Гастамбид, мадам Дифенталь, – врач поклонился, остановил на ходу медсестру, которая вышла из сто седьмой палаты. – Мадлен, принеси халат для этой девушки и подскажи, как там Адам?

– Вроде немного угомонился после двойной дозы успокоительного, швы наложили, – ответила она и достала халат из шкафчика напротив, – вот, держите, ваш размер.

Я надела халат, плотно завязала его, чтобы скрыть спортивный костюм.

– Спасибо, дальше мы сами, – произнес Эмильен.

Врач с медсестрой ушли.

– Эмильен, давай так: если пациент не будет буянить, то ты поезжай через часик…

– …купить чего-нибудь вкусненького на обед, желательно с курочкой и кремовым десертом? – договорил он.

– Ты знаешь, как меня порадовать, дорогой мой Эмильен, – обняла я его и поцеловала в щеку, – мы сегодня тут будем долго, я хочу узнать побольше, и пока не оставим Адама на ночь одного. Охрана клиники не внушает мне доверия. Фанатиков не остановят эти старички с рациями, если они вообще существуют. Я пока скептически отношусь к показаниям пострадавшего, взятым у него уличным патрулем в первые часы после нападения. Это мог быть типичный бред человека в шоковом состоянии.