Должен признаться, невооруженным глазом можно было сразу разглядеть, что люди здесь – все как один боговеры, а весь этот фермерский уголок на краю света – все-таки религиозная община. У местных жителей, а я успел их рассмотреть в окно, когда только проснулся, на головах были те же повязки с вышитыми цветами – очелья, которые я видел на протестующих в день знакомства с Евой. С такими же узорами была и одежда. Женщины были в белых широких платьях, мужчины в рубахах, а их пояса – с такими же цветами, символами плодородия. Я в своих джинсах и кардигане был здесь, как говорится, ни к селу, ни к городу.

Всего в селении было чуть больше сорока жителей, включая детей. Словно выжившие после конца света на ковчеге Ноя и продолжившие род в этих горах на краю Земли. Древний культ, тайное племя, ватиканская секта? Воображение подкидывало разные сюжеты, но больше всего было похоже, что это обычное поселение староверов, этакие неокрестьяне, отвернувшиеся от современных канонов во имя свободы, способные прокормиться работой в полях, живущие в свое удовольствие, не зависящие от современной бесконечной погони за роскошью. Кроме одежды ничего странного за этими людьми не замечалось: они трудились в поле, выращивая продукты для своего пропитания. Переодеваясь в рабочую одежду, ничем не отличались от самых банальных дачников. Я словно попал в прошлое, в эпоху юности моих родителей, у которых на родине, по их рассказам, так выглядели колхозы. Миловидные девушки поливали грядки, брызгая водой на проходящих мимо крепких мужчин с корзинами овощей: веселье сопровождало труд с утра до вечера.

Чистейший воздух, от которого крепко спалось бы даже самому безнадежному невротику с бессонницей, красивейшие пейзажи, словно из рекламы Milka, и главное – люди. Любовь к ближнему завораживала: улыбчивые девушки махали мне с грядок морковками и огурцами, отправляли воздушные поцелуи и подмигивали, все друг другу помогали, поддерживали. Жители этого славного загородного поселка пребывали в гармонии, без зависти и ненависти. Я будто попал в утопию, мне здесь несказанно понравилось с первого дня.

В основном все жили парочками. Так как моей парой была Ева, самая обворожительная принцесса этого царства, ко мне относились с интересом с первого дня. В коллективах, в которых я раньше работал, к новичкам присматривались со скепсисом, думая, что очередной молодой дебютант быстро сбежит, не уживется с персоналом, не сработается с начальством. Здесь же меня приняли, как в семью, хотя я и пообещал себе, что как-нибудь при случае использую свою прослушку, дабы проверить здесь всех. Доверяй, но проверяй.

Так как связи в этой лесной глуши и в помине не было, раз в неделю приезжал почтальон и забирал конверты из ящика, в который местные складывали письма для родственников. Посланий было очень мало. Как мне рассказала Ева, любой мог жить здесь, если был готов помогать и жить по совести: «Последняя надежда» давно перестала быть обычной общиной. В основном, местные добровольно отказались от благ цивилизации, не прижились в городе, они ценили природу и независимость, кто-то встретил здесь свою любовь – причин было множество, у каждого свои. Их домики были построены из толстых стволов прочнейшего клена. Свобода была так близка, так притягательна и осязаема, что, казалось, в этом уголке на краю света решались все беды и проблемы современности, а душа была готова воспарить.

Я обнаружил, что рядом с дорогой связь все-таки появлялась. Так я поддерживал нечастое общение со своей семьей, которого и раньше-то было немного. Брат вечно в разъездах, снимал видеоблоги о путешествиях, вел группу по йоге, ездил с матерью на собрания кришнаитов. Отец на фоне ухудшения отношений с женой, а также вследствие кризиса веры в себя и потери смысла жизни из затворника превратился в скитальца. Формальная переписка в семейном чате велась все реже, что расстраивало меня. Семья раскололась пополам, в итоге мы с отцом чаще переписывались вдвоем, чтобы избегать смыслового подтекста религиозной чуши в общей беседе. С братом я и вовсе прекратил общение. Хотя он и был старшим, такого промаха я ему простить не мог. Другое дело мать – она всю жизнь была религиозной, а сейчас ее возраст подходил к пятидесяти, и менять что-то было бесполезно, сформированное мировоззрение не искоренить.