Мне сунули в руки край транспаранта «Приходите к нам в общину „Последняя надежда“, и вы обретете настоящее счастье!», другой край которого несла Ева. Все мои труды внезапно воплотились в результат. Я отыскал ее, не приходя ни на какие сеансы, вот так, на улице.

– Ева привет, это я, Адам! Помнишь?

Она обернулась, увидела меня и в этот раз улыбнулась, сказав:

– Привет, помню, конечно! Думаешь, я каждый день кого-то целую?

Меня прямо таки поразила ненавязчивость этого намека на то, что она не в отношениях. Кольца на безымянном пальце тоже не было. Вдруг показалось, что вечер не так уж плох.

– Я искал тебя повсюду, флаер твой я потерял, проводил все выходные на этой площади.

Это ее явно удивило.

– Ты серьезно?

– Да, я полтора месяца тебя по всему Парижу искал! – крикнул я и решил добить. – Даже в секс-шопы заглядывал! Вот насколько сильно я хотел тебя! Отыскать!

Она рассмеялась, я диву давался ее красоте и своему неожиданному красноречию. Правильно говорят – влюбленный человек делает то, на что раньше считал, что неспособен.

Началось движение от площади по бульвару Бомарше с поворотом на улицу Амло. Транспарант, который мы с Евой несли, предложили выставить первым, дабы впереди бегущие журналисты сделали кадры поудачнее. Только бы мать вечернюю газету не открыла, думал я, идя в первом ряду огромнейшей массовки с религиозным плакатом плечом к плечу с заводилами, кричащими в мегафоны свои призывы, словно мантру (даже барабанщик был).

Возбуждение подогревалось дрожью: все, что выкрикивали мы, эхом повторялось позади голосами тысяч парижан; я чувствовал себя полководцем, за которым шла армия единомышленников. Находясь в начале колонны, старался вовремя ускоряться, чувствовать толпу, чтобы не затоптали, как стадо бизонов, словно вел за собой легион. Непередаваемые ощущения! Пару раз я брал Еву за руку. Затем спас ее от недоброжелателя: поймал момент, когда прохожий со словами «Чтоб вы провалились, сектанты!» намеревался окатить Еву краской из банки – я рванул с места, закрывая собой девушку, столкнулся с ним, вывалив всю краску ему на джинсы. Он с невиданной злобой бросился прямо на меня. Я никогда не дрался, но увидел, как журналисты продолжают снимать наш первый ряд, и превратился в зверя – на меня смотрела не только Ева, на меня смотрела вся Франция. Один из взмахов моих длиннющих рук добрался до цели, в подбородок – в боксе это называется правый хук, и противник был сражен. Он был едва в сознании, когда его оттащили на тротуар, чтобы колонна не затоптала. Я был спасен, а у нас с Евой появилась своя история. Кадры, которые я потом увидел в газете – драка, банка краски, огромная толпа парижан на фоне, – были моим триумфом.

На улице Амло нам стали сигналить автомобили, короткие гудки означали одобрение и поддержку, солидарность нашему движению, длинные – «дайте проехать». Нам аплодировали прохожие: не нашей, конечно, религиозной колонне, скорее тем, кто протестовал против повышения цен, – горожане свистели, мы в ответ им махали, в азартной экзальтации я едва не позабыл о причине своего прихода на митинг.

Конечным местом шествия была площадь Республики; заняв всю улицу, толпа ликовала. Я был сражен наповал этим гигантским скоплением людей, их единодушием и совместными криками. Сколько таких митингов было нужно, чтобы чиновники перестали воровать наши налоги? Я опустил свою сторону транспаранта и еще раз взял Еву за руку:

– За мной должок, – поцеловал я ее в щеку, неизвестно откуда набравшись смелости. Просто я не видел с ее стороны возражений.

Ева улыбнулась мне и достала из малюсенького блокнота синюю фиалку, засушенную, как в гербарии. Ту самую, мою, сорванную с клумбы. Я понял, что надо действовать.