– Отлично. Хороший завтрак – залог продуктивного дня, – сказал он и поставил перед Тихоном две тарелки. – Ешь. А то мне одному столько каши и мяса много.

– Вы как всегда щедры, Окамир Баженович, – поблагодарил с поклоном Тихон.

Блондин всплеснул руками и выдохнул:

– Тихон, да прекращай уже. В самом деле. Какой я тебе Баженович? Ты мне в отцы годишься. Ну… Визуально. Что ты заладил-то?

Тихон опустил голову и исподлобья указал взглядом на меня.

– Гостья же у нас, – сказал он выдержано и тихо. – Я демонстрирую уважительное и почтительное отношение, чтобы подать правильный пример.

Блондин впервые за все это время поднял на меня взгляд, его синие глаза вперились в меня, и по всему моему телу прокатилась жаркая волна. Волнение, смущение и страх перемешались и вызвали тахикардию в моей грудной клетке.

Когда этот древнеславянский бог заговорил, у меня пропал дар речи, как на зачете по сдаче манипуляций. Там я тоже от ужаса долго не могла объяснить, как стерилизовать биксы. Снова захотелось вцепиться в зубами в печенье, овсяное или пусть даже самое обычное, топленое, и быстро дробить его зубами, чтобы сладость песчинок прогнала страх и ужас. Мой взгляд на автомате скользнул по столу в поисках выпечки, хотя и так знаю – её не приносили.

– Тихон, – проговорил блондин, не сводя с меня взора, – ты считаешь, что я не вижу гостью?

– Видите… – согласился Тихон, его голова опустилась сильнее.

– Так расслабься и завтракай, – усмехнулся блондин и сказал уже мне, от чего на моей спине снова выступили горячие капли: – И ты ешь. А побеседуем после. Чего голодными сидеть?

Самооценка моя упала окончательно, потому что рядом с таким самцом я себя ощутила даже не бочкой, а целой цистерной. Куда мне ещё есть? Зато блондин принялся за большую тарелку каши, он методично зачерпывал её ложкой и отправлял в рот. Я молча наблюдала. Потом принялся за тушёные куриные ножки, а закончил куском серого хлеба, которым вымакал подливку.

Вытерев губы тканевой салфеткой, он отложил её и снова пронзил меня взглядом синих глаз.

– И почему не едим? – спросил он мягко, хотя за этой мягкостью я ощутила каменную твердыню.

Я сглотнула нервный комок. Под таким взглядом не то, что есть, дышать побоишься. Так что ответ мой застрял где-то в районе грудной клетки. Окамир бросил обеспокоенный взгляд Тихону, затем снова глянул на меня и спросил:

– Ты что, немая? Тихон, ты чего не сказал, что она немая, я бы подготовился иначе.

Тихон замотал головой и ответил торопливо:

– Нет, хозяин. Нет, она очень даже разговорчивая. Видать с перепугу язык проглотила. Да? Софья, кивните, если согласны.

Теперь уже они оба вперились на меня своими глазищами. Нервы мои лопнули, как струны на старой балалайке и я хоть и с трудом, но поднялась, чтобы с грацией асфальтоукладочного катка сбежать из гостиной. Но только развернулась, как в спину прилетело спокойное, но уверенное:

– Стоять.

Я так и замерла, глядя на арку выхода, которая подсвечена голубым сиянием.

– Сядь и поешь, – приказал Окамир, я сама не поняла, почему послушалась и села обратно за стол.

Но аппетит не шел. Я смотрела то на кашу перед собой, то на блондина. Тот с выжиданием барабанит пальцами по столу и поглядывает на Тихона.

– Точно не немая? – снова спросил Окамир, который Баженович.

– Да точно-точно.

– Хм.

– Орала так, что все мавки в озере попросыпались, – заверил Тихон. – Я их еле обратно в зимнюю спячку уложил. Проснулись, и давай хныкать.

Окамир чему-то кивнул и снова постучал пальцами по столешнице.

– Ешь, кому говорят, – в который раз повторил он.

Теперь на меня накатило даже не отсутствие аппетита, а оцепенение. В защиту не получилось выдавить ни звука, хотя сердце колотится, а в ушах гремит. Не выношу, когда так пялятся. Обычно на меня смотрят, потому что видят жируху, а быть объектом подобного внимания не захочет ни одна девушка. Так что сейчас сработал триггер и я с ощущением жгучего стыда в животе молча таращусь в ответ и мечтаю поскорее скрыться в какой-нибудь подсобке.