Несколько недель спустя за второй бутылкой вина, когда Эйми расстегнула рубашку и прикрепила к обеим грудям механический насос, чтобы сцеживаться, я узнала, что у них с Адамом не было секса с момента рождения ребенка. Но это было шесть или семь месяцев назад, теперь девочку нет нужды кормить по ночам, и я думала, что Эйми исправила ситуацию.

– Все еще?..

– Ага, – отвечает она.

Обычно я задаю вопросы. Вопросы врача. У тебя что-нибудь болит? Ты борешься с желанием? Или вопросы друга, например: это его выбор или твой? Но мне приходят на ум неуместные вопросы. Что изменилось, Эйми? Я чувствую то же самое?

Эйми откидывается назад, чтобы стряхнуть воду с волос, и я теряю дар речи и самообладание. Я не могу отвести от нее глаз. Ее раскрасневшиеся щеки. Ее длинная шея. Ее рубашка промокла и прилипла к телу. Ее соски встают торчком, и вместо того, чтобы игнорировать эту нормальную женскую реакцию на холод, я представляю, как наклоняюсь, прижимаюсь ртом к одному из них и нежно кусаю его, ощущая его вкус.

Видение возникает в мгновение ока и кажется реальным, но совсем не таким, каким, скажем, представляется прыжок с балкона, когда смотришь вниз с большой высоты. Я понимаю, что это подходящая визуальная метафора для соблазнения моей замужней лучшей подруги, в то время как я сама состою в браке с высокопоставленным чиновником. Наверное, я была бы в лучшей форме, если бы прыгнула с балкона.

– Ну, на этом поездка заканчивается, – говорит Эйми, поднимает свои брюки и встряхивает их на ветру.

– Я предупрежу прессу.

– О, не волнуйся, я справлюсь сама, – произносит она с улыбкой.

Я напрягаюсь и отвечаю на ее улыбку, проглатывая комок ревности, поднявшийся из желудка к горлу. Мы идем по лужайке к дому.

Впервые мысль, подобная той, что пришла мне в голову на причале, появилась три месяца назад. Я представила, что мы с Эйми прикоснулись друг к другу. И это был не привычный дружеский интимный жест, вроде одобрительного похлопывания по ноге или касания плечом, когда оказываешься слишком близко. Я представила, как она сосет мои пальцы, пока мы делаем «Маргариту». Это видение то появлялось, то исчезало, пока я выжимала лайм в наши бокалы, обрамленные по краю солью. Я была удивлена, приятно удивлена. Кто не хочет, чтобы к нему так прикасались? Правда, в последнее время Джо делал это гораздо реже. Секундное размышление вряд ли можно счесть изменой. И у меня никогда не было осознанного интереса к женщинам, я никогда не чувствовала себя обязанной что-то предпринимать на этот счет, а потому не восприняла эту игру воображения как нечто, грозящее перевернуть всю мою жизнь. Но с той поры подобные мысли посещали меня регулярно.

Если бы, кроме Эйми, у меня были друзья, которым я могла бы довериться, они бы сказали, что это ранний кризис среднего возраста. И дело не в моей профессиональной честности или твердой вере в моногамию. Но я знаю, что дело не во всем этом. Моя зарождающаяся одержимость связана с Эйми. Она так прочно вошла в мою жизнь, в мое сердце, в мои фантазии, что мне кажется: я скорее умру, чем проживу в разлуке с ней еще хотя бы один день.

У импульсивных людей в голове нет места сожалениям. Последствия осознаются, а затем отбрасываются, как рубашка, в которой я прыгнула в ту мутную воду.

Кого волнует, что мои волосы ужасно воняют, как гараж механика на болоте? У меня определенно есть отметина от укуса этого отвратительного угря, но Google говорит, что он не опаснее укуса медузы. Я приму душ, намажу ногу мазью и открою бутылку розового вина. Все будет так, словно ничего не случилось. И только тело будет трепетать от восторга, вызванного моим порывом. Это потрясающее чувство – поддаваться чистому желанию.