Собравшись с духом, Абран последовал дальше, наткнувшись

через десяток шагов на дверь, слегка выпирающую наружу. Нащупав холодную дверную ручку, он осторожно потянул ее на себя, но та не поддалась, и он проследовал дальше. Добравшись до конца переулка, Абран оказался на мрачной улице, концы которой исчезали в темноте. Казалось, что улица безжизненная, ибо ни в одном из домов не было ни света, ни посторонних звуков. Свет был только на втором этаже дома, в который вошли те двое.

– И чего только не сделаешь ради старухи, – проворчал Абран, хватаясь за лестницу, лежавшую тут же подле стены.

Подставив лестницу к стене дома, он поднялся по ней и заглянул в окно, узрев просторную комнату с высокими потолками и толпу сидящих людей. Свет, исходящий от свечей, расставленных по центру комнаты, выхватывал из сумрака лица трех десятков людей, не меньше. Одни молчали, другие о чем-то перешептывались, нет-нет да переходя на крик. В середине комнаты стояло полено высотой в полтора-два фута, разглядеть которое Абран не смог, как не силился. Поддавшись вперед, он прижался ухом к окну и, ничего не услышав, толкнул одну из оконных створок. От легкого порыва ветра тени в комнате затанцевали, а голоса стихли, будто отдавая должное древним Богам. Впрочем, голоса вскоре снова зазвучали, как только явились четверо мужчин.

– А я говорю, – сказал человек, находящийся всех ближе к окну. – Что надо действовать немедля!

Его речь была отрывистой, будто он куда-то сильно спешил.

– Помнится, Лерой, тебя на прошлом собрании на смех подняли, – тихо проговорил его сосед, сидевший в две погибели, не отрывая взгляда от пола.

– Пусть смеются! – бросил Лерой. – А я, Пентус, от своего не отступлю.

Поднявшись, он направился к центру комнаты, бесцеремонно расталкивая ногами сидящих на полу людей.

– Эй, смотри куда прешь! – возмутился лопоухий юнец, с яростью вырвав руку из-под ноги Лероя.

Вскочив, он хотел было дать отпор наглецу, но передумал, столкнувшись лицом к лицу с тем, кого в их кругу прозывали Кровавым мясником, а в народе – стариной Лероем.

Старина Лерой в прошлом был палачом на королевской службе, откуда его прогнали за одну оплошность. Имея в своем арсенале два топора – острый и тупой – он пользовался ими весьма избирательно. Если наказанию подлежал вор, то мучения его были не столь ужасные, как мучения мятежника или казнокрада. Острый топор старины Лероя отсекал ворам пальцы столь стремительно, что те не успевали испугаться. Что до мятежников и казнокрадов, то их ожидал тупой топор. Отсекая конечность в два-три удара, он приносил им нескончаемую боль, а завершал дело отсечением головы. Однажды старина Лерой так перестарался, что долго не мог отсечь голову мятежнику и, чуть было сам не стал виновником мятежа. Каждая из его попыток вызывала в толпе бурю восторга, ибо объектом восторжения был ни кто иной, как лорд-канцлер Будерис, ненавистный указом о соляном налоге. Все закончилось тем, что когда голова канцлера наконец-таки отделилась от тела и слетела с плахи, толпа в диком восторге бросилась к телу ненавистного канцлера, сметая на своем пути оцепление из копейщиков. Охрана королевы Ады, присутствовавшей на казни, поспешила удалиться, закрывая щитами королеву, ибо и в нее полетели обвинения, подкрепленные камнями и тухлыми яйцами. В тот злополучный день старина Лерой и был отправлен на преждевременный покой. Затаив в сердце злобу, он ложился каждую ночь в постель с мыслью о мести: ни красавица-жена, ни слава искусного мясника, не могли утолить его жажду мести, с которой он прожил последние годы жизни. Вступив в братство Князя Тьмы с одной-единственной целью – покарать Ее Величество – он не мог спокойно смотреть на собрания и внимать разговорам о количестве жертв, приносимых Князю Тьмы. Его душа жаждала мести, как жаждет путник глотка воды, оказавшись посреди безбрежной пустыни.