гвардейцев. Остальные же пребывали частью на Внешней стене, а частью в семи башнях Королевского замка. И, только одна Надвратная башня, уподобляясь сироте, никем не охранялась.

Если Королевский замок прозывали жемчужиной Миддланда, то дворец не иначе, как позором Бланчестеров, ибо не походил на башни замка, возведенные с одной-единственной целью – увековечить славу дома Бланчестеров. Возведенный на равном удалении от Внешней стены, Северо-Западной и Юго-Западной башен замка, дворец состоял из покоев Ее Величества, Тайной комнаты, Малого, Большого и Трапезного залов, а также комнатушек для прислуги и хозяйственных помещений. По центру дворца находился Южный портик, опирающийся на восемь белокаменных колонн. Выдаваясь вперед на двадцать три фута, он был украшен героическим барельефом и фронтоном, увенчанным статуями королей Аргуса и Эдмуна. Над статуями красовалось круглое витражное окно в виде семиконечной звезды, игравшей на солнце золотыми, синими и красными пластинами из хирамского стекла. Нижняя часть западного и восточного крыла Королевского дворца была украшена темно-серым горельефом, на котором были изображены подвиги Великих королей. Выше горельефа стена была облицована черно-белым камнем, чередующимся в шахматном порядке. Узкие, трехчастные окна, разделенные темно-серыми пилястрами, разрывали шахматный порядок по всей длине дворца. С западной и восточной стороны к дворцу примыкали портики, ничем от Южного портика не отличающиеся, разве что отсутствием статуй Великих королей.

Медленно, дюйм за дюймом, из-за плотных штор в темную комнатушку проникал солнечный свет, освещая убогую обстановку: стол, два стула, комод со шкафом, да кровать, и ничего более в комнате Клодии, молодой служанки королевы, не было. Не расстелив постель, она спала одетой, то и дело, вздрагивая во сне. Сон, который снился Клодии не в первый раз, был тяжелым, как жара, не выпускавшая из тисков обитателей королевства последний летний месяц.

Вставая рано поутру, Клодия вместе с отцом и братцем отправлялась на сенокос, прихватывая с собой котелок, мешочек чечевицы, кусок свиного сала и две бутыли козьего молока. Как и всегда, стоял хороший знойный день, не предвещавший ничего плохого. Заканчивая со стряпней, Клодия разувалась и располагалась на траве под раскидистым дубом, как тут же засыпала. Запах свежевыкошенной травы, щебетанье птиц и шум ветра в кронах дуба, от всего этого грудь юной девы, еще не познавшей вкус любви, судорожно вздымалась и опускалась, а веки изредка подрагивали, как только проносился ветерок. Ей казалось, что вот-вот она взлетит и понесется в небесную высь, словно орлица, но, тут, как это обыкновенно случалось, раздавался крик братца, приводивший ее в чувства.

– Клодия, Клодия, беда с отцом!

Открывая глаза, она видела перед собой брата, смотревшего на нее испуганным взглядом.

– Что, что с отцом? – вопрошала Клодия каждый раз, хватая брата за плечи.

– Беда…

– Что за беда!? – кричала она, встряхивая брата так, что тот вопил от боли.

– Ты мне делаешь больно! – отвечал мальчишка, предпринимая вялую попытку освободиться.

Не добившись своего, он вздыхал и рыдал навзрыд, сотрясаясь

всем телом. Слезы стекали по его щекам, прочерчивая кривые линии, точно горный ручей, бегущий среди камней.

– Прекрати, – оброняла Клодия, опуская братца. – Говори, что с отцом!

– Змея…

– О, Боги, – шептала Клодия, вспоминая отцовское наставление: «Нос не задирай, ибо неизвестно, что в траве таится. Гляди в оба, а как услышишь шепот смерти, беги, беги быстрее ветра!»

Следом тело Клодии пронимало дрожью, а ее братец всхлипывал, готовый разразиться горным водопадом. Отвешивая брату оплеуху, дабы он взял себя в руки, она хватала его за руку и бежала на сенокос. Протискиваясь в центр толпы крестьян, она представала перед бездыханным телом отца. Он лежал на спине, согнув левую ногу под себя и вытянув правую руку в сторону, будто указывая на что-то. На его губах пузырилась пена, а веки были полузакрыты. На оголенной правой ноге, чуть ниже колена, виднелись две ранки, и темная, застывшая струйка крови.