Он стал бороться с собой. Он вспомнил, что доктор Кардиган сказал ему, что наступят моменты глубокой подавленности, и прилагал все силы, чтобы не поддаться мрачному настроению: он старался думать об О’Конноре, таинственной девушке, о Кедсти, пытался представить себе Мак-Триггера ожидающим Кедсти в канцелярии, вообразить себе наружность девушки, с ее темными волосами и синими глазами, как описывал ее О’Коннор.

И вдруг разразилась гроза; полил потоками дождь. Вошел доктор Кардиган, чтобы запереть окно. Он задержался у Кента на полчаса, затем опять вышел, и вместо него стал время от времени навещать его юный Мерсер, один из его двух фельдшеров. Зашел на минутку и патер Лайон.

В десять часов вечера, когда уже прекратился дождь, к Кенту снова пришел доктор Кардиган. Кент заметил, что он теперь проявлял какую-то особую бдительность, которая показалась ему необычной. Четыре раза он приставлял к его груди стетоскоп, но когда Кент задал ему обычный вопрос, то Кардиган только покачал головой.

– Вам не хуже, Кент, – сказал он. – Я не думаю, чтобы эта штука случилась с вами сегодня ночью.

Несмотря на это заверение, Кент определенно заметил, что теперь в докторе Кардигане было беспокойство уже совсем другого рода, чем вчера и третьего дня. И ему показалось, что доктор старался этой профессиональной ложью успокоить его.

Спать ему вовсе не хотелось. К ночи небо окончательно прояснилось, и потому свет был притушен и окошко снова раскрыто настежь. Часы в соседней комнате пробили одиннадцать, и Кардиган вышел от него уже совсем. Кент подтянулся к окну, чтобы иметь возможность опереться о подоконник. Он любил ночь. Таинственное очарование тихих часов мрака, когда весь мир спит, никогда не переставало производить на него глубокое впечатление. Ночь и он были друзьями. Он постигал душой все ее тайны, и она казалась ему всегда еще более удивительной, чем день.

И эта ночь, которая открывалась сейчас перед ним по ту сторону окна, была великолепной. Гроза расчистила воздух, и казалось, будто золотые созвездия спустились поближе к земле и нависли над лесами. Луна была уже на ущербе, вставала поздно, и он следил за полосой света в том месте, где она должна была появиться, как она расширялась и поднималась все выше и выше. Глубокими вдохами впивал он в себя ночной воздух. Казалось, что в нем медленно стала зарождаться новая сила. Глаза и уши его были широко отверсты. Поселок у пристани уже спал, и лишь кое-где мерцали несколько тусклых огоньков. Время от времени до него доносился лай собак, окрик пастуха. У самого окошка, в ветвях сосны, похлопывали крыльями две совы. А затем вдруг послышались чьи-то шаги. Кто-то приближался прямо к окну. Кент пригляделся. Это оказался О’Коннор.

– Ты спишь, Кент? – спросил он почти шепотом.

– Нет, – ответил Кент.

– Я так и думал, когда увидел у тебя свет. Мне бы не хотелось нарваться на Кардигана. Я не пришел бы сюда, если бы знал, что он еще у тебя. И если ты ничего не имеешь против, то не потушишь ли ты свой огонь? Ведь Кедсти тоже не спит!

Кент протянул руку к лампе, и комната погрузилась в темноту. Только робко светила луна.

– Ведь, в сущности, приходить к тебе, Кент, – преступление, – продолжал О’Коннор почти шепотом. – Но я должен был это сделать, так как больше уже будет некогда. К тому же здесь что-то нечисто. Кедсти убирает меня со своего пути, потому что я был с ним, когда он повстречался тогда с девушкой на тополиной аллее. Он выдумал специальное поручение, с которым и командирует меня в Форт-Симпсон, а это целых две тысячи миль отсюда. Это значит – шесть месяцев или даже целый год отлучки. На рассвете мы выезжаем на моторной лодке, чтобы догнать караван и ехать далее уже с ним. Таким образом, волей-неволей пришлось беспокоить тебя сейчас. Но я колебался, пока не убедился по свету, что ты еще не спишь.