Сев на кровать и обняв Мишку, я горько заплакала.

III.

Утром, едва прозвенел будильник, я схватила телефон. На дисплее высветилось сообщение от Платона. Сердце забилось часто, и я, нащупав очки на тумбочке и одев их, открыла телеграмм. «Всё хорошо, не переживай. Сегодня ко мне на работу приезжала моя бывшая жена, со своим адвокатом. Мы подписывали документы о разводе. Квартиру пытается «отжать». Придётся помотаться по судам. С таким настроением, не хотел к тебе идти. Завтра заскочу обязательно. Целую». Я села на кровать, снова обняла Мишку, и опять заплакала. «Аня, а тебе не кажется, что это паранойя?» – спросил мой привычный внутренний голос. Я снова тряхнула головой. «Это любовь, дура!» – сказала я ей и вытерев слёзы, пошла умываться и чистить зубы.

Прибежав на работу и наскоро переодевшись, я перебирала бумаги на столе, искала самое важное – то, что уже давно «просрочено». Но поиски прервались стуком в дверь:

– Анна Викторовна, можно? – спросила медицинская сестра хирургического корпуса, Виолетта Никитична, просовывая голову в дверной проём моего кабинета.

– Входите, конечно – попросила я и улыбнулась. В кабинет зашла легендарная личность. Сколько себя помню в медицине, я всегда наблюдала за её работой. Лет ей было столько, сколько она про себя говорила, то есть – восемнадцать. Но цвет её волос – ярко каштановый, и нарисованные неумело карандашом брови, которые не знали рук визажиста говорили о том, что ей скорее всего девяносто. Но женщина она была боевая, и все, даже я, когда работали с ней, держали спину прямо. Человек умел быть прямолинейным и что самое главное для нашей профессии – являлся профессионалом высшей пробы. Поэтому она бессменно руководила операционным столом и учила молодых и неопытных «не профукать момент». Как это делается мы не знали, но при ней, этого никогда не делали.

– Чем обязана, Виолетта Никитична? – спросила я, когда за ней закрылась дверь и её далеко не маленькое тело втиснулось в стул для посетителей.

– Спросить тебя хочу, ты красный карандаш далеко убрала? Он пригодится скоро – сказала она и многозначительно посмотрела на мой плакат, где я рисую свои победы над смертью. Я начала волноваться.

– Есть предпосылки, и чего собственно я не знаю в своём королевстве? – дрогнувшим голосом спросила я.

– Судя по слухам и твоему виду, всё ты знаешь, Анна Викторовна. Адюльтер на рабочем месте себе устроила, хотя с детства тебя знаю, и наблюдаю, между прочим, и никогда не замечала, чтобы ты дурой то была – сказала она и её нарисованная бровь поползла вверх. Я стояла как столб. А что ей сказать? Со стыда только сгореть, да и дело с концом.

– Не волнуйся так, детка. Я очень старая и опытная. Четыре раза замужем была, что такое секс не по наслышке знаю. И сама, далеко не ангел. А уж мужиков у меня было, помимо официальной бумаги о замужестве, это по пальцам не пересчитать. Мы же в медицине работаем, поэтому нам некогда на стороне искать кого – то. Как только более или менее приличный самец попадётся, мы его быстренько в кроватку ложем. Это нормально. Когда нам норму и гигиену соблюдать, каноны этикета блюсти? Некогда. Вот мы и спасаем жизни, а потом грешим по ночам, а иногда и по утрам. Я не затем пришла. Вот что сказать хочу. Ты у меня всегда номер один была. Я тебе руку на шве «ставила», стелить «операционное поле» учила. И ты мне как дочь. В операционной – ты бог, каких уже не делают. Очереди стоят огромные, чтобы у Тихомировой под наркозом полежать. И репутация твоя – твоя гордость. Вон – начмед уже. А девки – начмеды – это редкость. И главным врачом будешь, не сомневайся. А раз ты богом в темечко поцелованная была, при рождении, то его же и не гневи – сказала она и замолчала, глядя в пол.