– Эх, батенька, да у вас провал в знаниях, признаки профнепригодности, – объявил вердикт Савелий Игнатьевич. – Запоминайте, искусство бухгалтера заключается в умении каждый рубль гонять на счетах до тех пор, пока он не окажется в кармане. Вот это и есть высший пилотаж.

Громко, брызжа слюней, расхохотался. Каморин, неоднократно слышавший из уст шефа этот засаленный анекдот, вяло рассмеялся.

Главспец, не оценив юмора, тупо взирал на чиновников. Затем промолвил:

– Пещерный век, Сейчас при наличии смартфонов и калькуляторов на костяшках счетов никто не считает.

– Суть не в приборе, инструменте бухучета, а в принципе, – хмуро заметил Хлыстюк и подумал: «Черт подери, совершенно лишен чувства юмора. Ничто его не забавляет, ни радует, как сухарь. Наверное, страдает от изжоги или желчи. С таким тугодумом каши не сваришь. Упрямый, прямой и холодный, как штык. Неужели и последнее, главное средство не сработает?»

Возникла тягостная пауза. Мэр взглядом подал знак советнику и тот на правах тамады, наполнил до краев фужеры и, стоя, провозгласил:

– По флотской традиции второй тост за прекрасных женщин! За милых и ласковых дам! Хотя в данный момент ни одной из них нет рядом, но они всегда с нами, в сердце.

Прежняя скованность постепенно оставляла Райкова и, когда хозяин предоставил ему слово для тоста, он охотно откликнулся:

– Мой тост самый короткий – Будьмо!

Дружно сдвинули тонко звенящие фужеры и выпили.

– Никак оппозицию представляете? – удивился Хлыстюк.

– Я вне партий и политики, – отозвался гость.

– Напрасно. Без сильной и популярной партии сейчас карьеру не сделаешь. После каждых выборов перетасовка кадров, в зависимости от симпатий и антипатий, принадлежности к сторонникам или противникам победителя. У каждого из нас должна быть надежная опора, влиятельные покровители, иначе выбросят за борт. В желающих подсидеть, столкнуть с кресла, недостатка нет. У меня под окнами кабинета постоянно, то пикеты, то палаточные городки…

Тунеядцы, лентяи не хотят работать, подметать улицы и белить бордюры, а только бузят, чистую воду мутят. И подбивают их те, кто мечтает занять мое законное кресло, чтобы пристроить родню, друзей на прибыльные должности и сказочно обогатиться. Семейственность, кумовство, блат, подобно холере, неистребимы. Вы, Андрей Захарович, наверное, тоже не без амбиций, мечтаете об успешной карьере?

– На высокие роли и министерские портфели не претендую. Те кресла ненадежны, периодически происходит ротация кадров. А на мой скромный портфель никто не претендует, поэтому, даже при смене состава правительства, остаюсь при деле. Меня ценят, как опытного профессионала, дорожащего своей репутацией.

– Но противники, наверняка, есть?

– Конечно. Без них жизнь неинтересна.

– Как-нибудь, если сильно насолите, соберутся с силами и сковырнут вас. Не боитесь?

– Не боюсь. За мной грехи не водятся, живу скромно на зарплату и гонорары от чтения лекций в институте, публикации статей в прессе.

– Так еще и пером забавляетесь? Странный вы. человек, Андрей Захарович, не от мира сего, – с сочувствием произнес Савелий Игнатьевич. Вошла Нина Петровна, неся в руках поднос с чашечками ароматного кофе.

– А вот и женщина! – обрадовался ее появлению Игорь Глебович. – Мы выпили за женщин, присоединяйтесь к нам.

– Не смущайтесь, – разрешил хозяин. Каморин достал из серванта еще один фужер, протер его салфеткой. Выпили за мудрую женщину и хорошую, исполнительную работницу. Горячий кофе взбодрил.

– Спасибо, господа, пора и честь знать, завтра много работы, – Райков поднялся из-за стола. Хлыстюк решил его не уговаривать, лишь ,глядя на советника, сообщил: