– У нас что, зажимов нет поприличнее? Что вы суете мне это дерьмо?!

Сами руки мои мне мешали: они были неловкими, словно чужими. Порою казалось, что оперирую вовсе не я – другой человек…

Привезли, помню, тяжелое ножевое ранение. Молодой наркоман, с головы до пят покрытый татуировками – по всему телу переплетались драконы и змеи, – был взят прямо из наркопритона: парню воткнули в живот большой кухонный нож, и его деревянная рукоять качалась в такт пульсу, пока раненого везли на каталке в операционную.

Открыв живот, отчерпав кровь и сгустки, я долго не мог отыскать, откуда так сильно кровит.

– Да растяните же рану! – рычал я на ассистентов. – Я ни черта здесь не вижу!

– Мы стараемся, шеф, – бормотал Семирудный, уже весь потный от напряжения.

– Плохо стараетесь, – фыркал я, разгребая ладонями петли кишок. – Ага, вроде вижу: Петровна, давай скорей шить!

Нож пересек селезеночную брыжейку, и было никак не добраться до короткой, плевавшейся кровью, артериальной культи. К тому же и руки меня плохо слушались: пальцы заметно дрожали. Я старался работать как можно быстрее – но в суете, как назло, все получалось не так, как надо. Одна лигатура порвалась, затем я обронил и потерял в глубине раны иглу – попробуй найди ее там, в луже крови, – а когда наконец, уже с третьей попытки, вкололся под брызгавший кровью сосуд, то игла с хрустом вонзилась в мой собственный палец! И попала, видно, в нерв – потому что боль прохватила всю левую руку до самого сердца.

– Твою мать! – заорал я на весь оперблок. – Только этого мне не хватало!