Да, ребенку дали величественное имя Луи Филипп – в честь короля французов. Если у кого-то возникнет желание найти детей, крещенных в честь королей и королев или дядюшек и тетушек королей и королев, то поиск следует вести в семьях демократов. Никто другой не испытывает столь раболепного почтения к любому напоминанию о королевской персоне. Никто не питает благочестивого страха перед коронованной особой. Никто так же самозабвенно не стремится заполучить какой-нибудь лоскут, освященный высочайшим прикосновением. То огромное расстояние, которое отделяет этих людей от трона, заставляет их жаждать крох величия и случайных осколков монархии.

Луи Филипп Скатчерд не обладал ни единой королевской чертой, кроме имени. Когда сын достиг совершеннолетия, отец понял, что от Кембриджа толку мало, и отправил молодого человека в заграничное путешествие в сопровождении наставника. Время от времени доктор Торн получал известия о наследнике и знал, что тот в полной мере унаследовал отцовские пороки, но ни малейших признаков отцовских талантов. Жизнь он начал с распутства, не поддержанного щедростью, и в двадцать один год уже страдал приступами белой горячки.

Именно по этой причине доктор выразил не столько удивление, сколько неодобрение, когда услышал, что сэр Роджер вознамерился доверить значительную долю невероятно огромного состояния неконтролируемой воле несчастного юноши.

– Свои деньги я заработал тяжким трудом, а потому имею право распорядиться ими так, как пожелаю. Какое еще удовлетворение они способны принести?

Доктор горячо заверил, что вовсе не собирается оспаривать законное право баронета.

– Вот увидите: со временем Луи Филипп образумится, – продолжил Скатчерд, понимая, что думает и чувствует собеседник. – Дайте парню перебеситься в молодости, и тогда, повзрослев, он непременно остепенится.

«Но что, если не перерастет пору бешенства? – спросил себя доктор. – Что, если дикий овес, который он так упорно сеет, истощит почву и не оставит сил для более ценного урожая?» Впрочем, говорить об этом вслух не имело смысла, поэтому он промолчал, позволив Скатчерду развивать маловероятную теорию.

– Если бы в молодости я имел возможность свободно погулять, то с годами не пристрастился бы к бутылке. В любом случае сын станет моим наследником. Мне досталась способность зарабатывать деньги, а вот способность их тратить обошла стороной. К счастью, сын получит возможность распорядиться богатством по своему усмотрению. Готов поспорить, что задерет нос выше, чем молодой Грешем. Насколько помню, они примерно одного возраста. Да и леди тоже так считает.

На самом деле сэр Роджер Скатчерд не питал особой любви к молодому Грешему, но можно смело предположить, что ее светлость относилась к молочному сыну едва ли не с более глубокой любовью и нежностью, чем к родному ребенку.

– Неужели не предусмотрите никаких мер против неразумных трат? Если, как все мы надеемся, проживете еще лет десять-двадцать, необходимости в защите не возникнет. И все же, составляя завещание, человек обязан иметь в виду внезапный уход.

– Особенно если, ложась спать, прячет под подушку бутылку бренди. Так, доктор? Но это врачебная тайна: никому ни слова.

В ответ доктор Торн лишь вздохнул: ну что тут скажешь?

– Да, я предусмотрел ограничение расходов: не позволю парню сразу все спустить и остаться без куска хлеба, – поэтому, начиная со дня моей смерти, передал в его полное распоряжение только пятьсот фунтов в год. Пусть делает с ними все, что пожелает.

– Пятьсот фунтов в год – это не много, – удивился доктор.

– Достаточно, чтобы не голодать, хотя я вовсе не собираюсь держать его в ежовых рукавицах. Если научится тратить разумно, получит все, что пожелает. Но основную долю наследства – поместье Боксал-Хилл, закладную на Грешемсбери, равно как и другие закладные, – я защитил надежным способом: они перейдут в полное распоряжение парня не раньше, чем в двадцать пять лет. А до этого возраста только вы будете решать, что позволить подопечному. Если же Луи умрет бездетным, не дожив до двадцати пяти, все перейдет к старшему ребенку Мэри.