– Вот и хорошо. А пока будешь отдыхать. Дней за десять мозг восстановится, и ты приступишь к работе. Сейчас поедем домой, я на машине.

Последние слова доктора уже не услышала стоявшая под дверью дежурная санитарка. Она торопливо катилась вниз по лестнице и оказалась на посту как раз в тот момент, когда Моисей Архипович с измождённой Ниной выходили из кабинета.

– Нет, теперь ты послушай меня! Безусловно, ты прав: я им не нужен. Но они-то этого не знают, и моя задача – убедить их в обратном, – допивая кофе, продолжал какой-то разговор мужчина в модных дымчатых очках и в сером костюме поверх клетчатой сорочки с клетчатым галстуком.

Он и его грузный собеседник были завсегдатаями низкоразрядного кафе. Они приходили туда в обеденный перерыв из конторы неподалёку, чтобы выпить чашечку кофе и съесть сырную палочку или булку с корицей, с незапамятных времён обещанные ассортиментным минимумом под засиженным мухами стеклом.

– Я для них кто? Архитектор из солидной фирмы, занимающейся жильём. Так?

– Ну, так…

– Так! Во-первых, им необходимо заключение комиссии по состоянию жилого фонда, а, во-вторых…

– А какое отношение имеешь ты к этой комиссии? – перебил его грузный.

– Во-от! Надо, чтобы меня рекомендовали в неё. И это может сделать наш Поклонский. Кстати, подкинь ему эту идейку.

– …Во-вторых, – разговор продолжался уже на улице, куда приятели проникли через стеклянную дверь с закрывающим устройством в виде тяжеленной ржавой гири на тросике, делавшим дверь непреодолимым препятствием для людей слабосильных и для деликатных, впервые пытающихся попасть в помещение, – …во-вторых, в числе прочих я обязательно дойду и до нашего дома. И тогда уж всё в моих руках!

Во время последних слов архитектор сжал кулак и посмотрел в него так, будто это самое неведомое «всё» уже давно там лежало.

– Так ты подбрось шефу мысль!

– Для тебя, Толя, с удовольствием. Однако согласись, архитектор, который добивается сноса старинного дома… Не боишься ты греха!

Они вошли в вестибюль конторы, оказавшейся громадным научно-проектным учреждением, приветливо кивнули своим фотографиям на доске «Лучшие люди института» и поднялись по лестнице на второй этаж, где находилась комната с их рабочими местами.

В просторный холл перед стеклянной дверью уютной лоджии в конце коридора струился никотиновой дорожкой из прокуренного воздуха луч солнца. Он начинался из дырки в помещённом между перекрытием и полом лоджии жестяном щите, который вместе со своими верхними и нижними братьями нёс долю идеологической нагрузки, доставшуюся этой части здания. С улицы, если поднять голову, на щитах можно было прочесть фразу: «Слава советским строителям!» с колоссальным восклицательным знаком. Обратная сторона щита представляла собой уникальную выставку архитекторов-насмешников. В отверстие, откуда светил луч, ползла цепь из нарисованных муравьёв, причём самый крупный был внизу, а самый маленький – хитро изображён только наполовину. Другая половина его как бы пролезла уже на волю и свесилась на улицу в поисках опоры для передних лапок. Под внутренней половиной муравья был приклеен угол фальшивого доллара с полной иллюзией, будто он торчит с улицы. Вдоль плавно ползущей цепи змеёй извивалась фраза какая-то неразборчивая фраза на английском языке.

Хилое дежурное освещение лишь слегка помогало привыкающим к темноте глазам, но оно все же не позволяло дневному свету добраться до пола – никотиновая дорожка переходила в сплошной туман.

Когда глаза всё же привыкали к темноте, вернисаж представал в полном великолепии. Тут можно было увидеть группу скорбящих снеговиков, со снятыми вёдрами в руках, склонивших головы над ванной, где плавала морковка. Рядом сюжет, и тоже с морковкой, имел совсем иное содержание. Он был календарным планом работы архитектурной мастерской за прошлый год, и на нём с периодичностью метрического ряда (совпадение это или же дело рук грамотного архитектора – сказать трудно) красные морковочки обозначали время, проведённое сотрудниками на полях и в кладовых подшефных хозяйств.