– Простите. – Она приникла к нему.

– Это вы меня… простите… – Он тяжко вздохнул, обнял её. – Вы эдельвейс, а я… мамонт.

– И это замечательно! – Она прижалась к нему всем телом. – Оставайтесь мамонтом, умоляю вас.

Он склонился над ней, борода и нос угрожающе нависли в полумраке. Мгновенье он смотрел на неё, затем неловко и грубо сгрёб в объятьях, стал наваливаться.

– Мамонт, лучше на боку, – подсказала она.

Солнце встало над Алтаем, заливая лучами всё вокруг – кедровый бор, синевато-серые, с белыми вершинами горы, предгорные луга с уже ожившей травой, ещё прозрачные лиственные и густые хвойные леса, крыши посёлков. На неярком голубом небе виднелись лишь едва различимые перистые облака, подчёркивающие высоту и величие этого чистого неба, да бледнеющий с каждой минутой серп молодого месяца. Вдруг на западе вспыхнуло другое солнце – яростно-белое, маленькое, с булавочную головку, но гораздо ярче и сильнее привычного солнца. Белый беспощадный свет мгновенно накрыл утренний пейзаж, стирая привычные жёлтые лучи, падающие с востока, словно кто-то огромный и невидимый решил сфотографировать весь этот красивый весенний мир своим чудовищным фотоаппаратом. На мгновенье ни у гор, ни у кедров, ни у домов не стало тени. Вокруг белой вспышки заклубился оранжевый жар. И снизу, от утренней земли, к ней потянулся зловещий чёрный дымный хобот. Белый свет сменился жёлтым и оранжевым. А на просыпающийся мир обрушилась волна яростно сжатого, жестокого воздуха, колебля горные вершины, круша вековые ели и кедры, срывая крыши с домов, калеча или убивая всё живое.

Гарин и Маша проснулись от страшного грохота и сотрясения. И что-то сильно и неприятно толкнуло Гарина в сердце.

– Чёрт… – пробормотал он.

Разлепив глаза, он нащупал пенсне на тумбочке, надел на нос.

Рамы и стекла двух окон были выбиты. Рваные шторы трепетали. Голая Маша вскочила с кровати, подбежала к окну, увидела. Прижала руки ко рту.

– Что?! – Гарин сел в кровати, морщась и прижимая руку к левой груди.

– Гарин… это ядерная бомба, – простонала Маша. – Блядство! Сволочи! Ёбаные сволочи!!

– Бомба? – Морщась, он потёр грудь.

Слез с кровати, сделал шаг. Пошатнулся. Сердце трепетало. Выдохнул, вдохнул глубоко, подошёл к Маше. За разбитым, вывороченным окном раскинулся всё тот же ландшафт с кедровым бором, но что-то в нём было не так, зловеще не так. Гул и треск наполняли воздух. И бор редел на глазах: это рушились кедры, поражённые ударной волной. Десятки падали, увлекая за собой другие; выжившие отчаянно качались. Вспугнутые дрозды метались в воздухе. По массиву бора расходились малые и большие круги повала, мелькали медно-золотистые стволы, взмахивали обречённые ветки, и рушились, рушились, рушились деревья.

– Господи… – Маша прижала руки ко рту.

Он обнял её, забормотал:

– Ничего, ничего… проходили однажды…

Маша дрожала. Мгновенье они стояли голыми у окна.

– Погодите… надо же это… – Держась за грудь, Гарин завертел головой.

– Господи… я же это предчувствовала… – злобно простонала Маша.

– Респираторы! Радиация!

– Всё в левом крыле.

– Сделать! Сейчас! – Он кинулся в ванную, привычно нажал на выключатель, но свет не зажёгся. Гарин схватил два небольших полотенца, открыл кран. Вода не потекла.

– Чёрт… воды нет… – Он вернулся в спальню и только сейчас заметил большую, извилистую трещину на потолке.

– Воды, воды! – вскричал он. – Надо смочить маски!

Маша, сбросив оцепенение, кинулась к мини-бару, открыла. Но всю воду они выпили ночью.

– О, чёрт! – Гарин сбил полотенцем пустую бутылку с мини-бара.

– Подождите… я сделаю… – Маша схватила чашку, развела худые ноги, полуприсела, подставляя чашку.