– Р-р-ры…

– Леди, выберите столик, – мужчина поворачивается к ней, но та не слышит. – Леди! – трогает её за плечо.

Та вздрагивает. С трудом разжимает кулаки – на коже остаются следы от ногтей – восемь вдавленных полулунок.

– Столик, – нетерпеливо повторяет он.

Она послушно кивает и, ссутулившись, отходит подальше от кассы, где и выбирает место – у окна. Они садятся.

Рядом с ней мужчина становится отрешённым. Смотрит на улицу, где несколько голубей наперебой терзают горбушку хлеба.

Воздух густеет от затянувшегося молчания. С кухни пахнет выпечкой, жареным сыром и помидорами; доносятся обрывки приглушённого разговора, – женские восторженные голоса, – и громыхает посуда. Соня обкусывает заусенцы – один, второй, – а затем нервно скребёт себе сгиб руки, вгрызаясь ногтями в кожу.

Будь мужчина внимательней, он заметил бы, как изменились её глаза: радужка пожелтела, зрачки сузились до иголок. Но он следит за голубями – уже с нескрываемой злостью, стиснув зубы.

Девушка приносит коробку с пиццей, – от лучезарной улыбки на щеках играют ямочки. Мужчина, просияв, поворачивается к ней всем корпусом, и она смотрит на него, в упор не замечая Соню, будто бы та стеклянная.

Соня тянется к зубочисткам, берёт одну и, не распаковывая, с остервенением тычет ею в стопку салфеток – тыц! Тыц! ТЫЦ! С лёгким треском зубочистка ломается.

– Приятного аппетита, – игривым голоском произносит девушка прежде, чем уйти, и мужчина сально улыбается ей, дегустируя фигурку взглядом.

И немудрено: сиськи навыкате, а со спины вообще абзац! Ишь ты, фигачит дефиле, двигая упругими булками! Не жопа, а сочный персик, зияющий чернотой в расщелине миниюбки, натянутой так, что как бы не лопнула!

Как только персик скрывается из виду, мужчина улыбаться перестаёт, и Соня тоскливо утыкается взглядом в пиццу. Аппетита нет. В животе, как в жерле вулкана, что-то клокочет, но не от голода – рокот гудящий, низкий. Позвоночник становится ощутимым и упирается костными отростками в спинку пластикового стула. Лопатку пронзает острая боль, как от удара ножом, и Соня прислушивается к телу – уж не застудила ли опять свою многострадальную мышцу? На лбу выступает испарина, – капельки блестят на солнце, – и тело тяжелеет так, что ножки стула, поскрипывая и треща, разъезжаются по кафельному полу.

Странное состояние проходит так же быстро, как появилось, но из носа прорывается кровь: стекает по подбородку, бумкает каплями на гладкий стол.

Соня торопливо хватает салфетку, прижимает её, запрокидывает голову, и тёплая волна устремляется в горло, рождая привкус мокрой латуни. Алое пятно расплывается по тонкой бумаге.

Мужчина отрывается от голубей, коротко вздыхает и коротким движением придвигает Соне остальные салфетки.

Она берёт их все, прикладывает к лицу и смотрит поверх, – взгляд виноватый. Спина уже не болит, лишь очень зудит под лопаткой – и только. Кровотечение прекращается быстро.

– Берите, – мужчина двигает пиццу Соне.

Она тянет длинный треугольный кусок, игнорируя пластиковую коробочку с соусом, «куда можно макать кусочки».

Бесшумно кусает. Так же тишайше жуёт. Глотает, – давится, но всё же глотает. И – никаких испачканных жиром пальцев и щёк. Тем не менее, мужчина бросает на неё пристальный взгляд, морщится и говорит, показывая на своём подбородке, где:

– Вытрите… здесь.

Соня испуганно проводит ладонью – это оставшаяся кровь.

И вот теперь она сползает по стиральной машинке, жадно уткнувшись в футболку носом.

Ей чудится запах печёных помидоров, и от болезненно нахлынувшей слюны во рту танцуют кинжалы.

На полу мужчина её и находит: обмякшую и безвольную. Он забирает футболку, с трудом вырвав её из цепких пальцев, закидывает внутрь машинки и наваливается на округлую дверцу коленом, – та со щелчком захлопывается.