Зажав телефон между ухом и плечом, Соня на цыпочках бежит в комнату, находит среди пакетов и коробок свою дорожную сумку и под озадаченный взгляд мужчины, который сидит в наушниках за ноутбуком, выворачивает её. Ворошит вещи, бренчит ключами.

– Так мне цветок отнести или уже тебя дождаться?

«Бумажка с адресом… Где же она? Куда-то пропала! Куда она могла подеваться? Лучше переспросить… Записать… Ручку…»

– Да как знаешь. Лан, давай, у меня тут роуминг. Я тебя предупредила, если что, – говорит Ириска. Связь обрывается.

– Чёрт! – вполголоса выдаёт Соня.

Она смотрит в телефон, задумчиво заталкивая вываленные вещи обратно в сумку и не заметив, что кое-что из них завалилось между пакетами. Затем идёт в прихожую, где шарит по карманам куртки, – бумажки с адресом нигде нет. Возвращается на кухню. Цветок!

– Точно! В последний раз она была… здесь… – Соня шарит пальцами между листьями, у самого дёрна; досадливо морщится… – Потеряла, дура, – и, испуганно подавившись последним словом, с цветком в обнимку торопливо ныряет в ванную.

Там она включает душ, проверяет запястьем температуру и осторожно моет тонкие листики, пропуская их между пальцами.

– Когда-нибудь ты зацветёшь, – говорит полушёпотом. – А потом Ириска вернётся с морей, созвонимся, и ты поедешь домой. А встречаться с её обиженным мужиком… Да ну его нафиг. Вдруг он отбитый на всю голову…

Она встряхивает горшок, – с листьев осыпаются капли, – и ставит его на стиралку. Там лежит скомканная жёлтая футболка – хлопчатобумажная, она держит запахи особенно долго и за вчерашний день насквозь пропиталась пòтом. Соня дотрагивается до неё, а затем, не выдержав, порывисто вжимается в мягкую ткань и лицом, и грудью. Её можно задушить этой футболкой – такой она делает вдох.

Мучительным смерчем в неё врывается смесь из мёда, солёных фисташек и мускуса, – аромат роскошный, изысканный, словно из коллекции редких духов. Под рёбрами галопирует сердце.

Выдох и, снова, болезненными урывками несколько жадных вдохов, – ноздри её трепещут, будто у дикой лани, почуявшей запах пыли, порохового дыма и тёплой крови.

Она сгибается пополам, втиснув в себя нестерпимый источник афродизиаков и навалившись животом на стиральную машинку.

«Так может пахнуть только он – и жизнью, и смертью одновременно, – читает Грета, стоя у окна, чтобы наверняка увидеть, когда в калитку с улицы войдёт эта женщина. – В этом суть его аромата, и я хочу утолить свою жажду обладания им, завладеть этим запахом, запомнить его до мельчайших деталей, до самой отчаянной ноты.

Я хочу быть этой футболкой и касаться его спины, и груди, и змеи на его плече; впитывать пот и до нитки пропахнуть им, – пропахнуть насквозь, заарканить, заякорить, вплести в этот запах свои эндорфины. Как жаль, что нельзя задержать в себе воздух навечно – сожрать его лёгкими, законсервировать и оставить. Это как наркотик, на который можно отлавливать женщин.

Вот вчера, например. Мы зашли в пиццерию…»

– Что за парфюм у Вас? – девушка за стойкой приветливо улыбается им. Вернее – ему. – Очень приятно пахнет.

В этот момент Соня готова задушить её, перегнувшись через прилавок. Она сжимает и разжимает кулаки, будто боец на ринге: «Хватит таращиться, любезная молодая сучка! Он не пользуется никаким парфюмом, дура ты набитая!»

– Спасибо, – говорит мужчина своим инфернальным16голосом, от которого могли бы обкончаться все кошки в округе. И он чуть сдерживает улыбку – как тогда, у цветочного ларька! – Маленькую пиццу ранч, будьте любезны, и сырный соус.

Девушка, блестя глазами, пробивает заказ и мельком бросает на него – Сониного мужчину! – свой похотливый взгляд! Хочется повыдирать ей ресницы – пушистые опахала, прилепленные в каком-то сраном салоне красоты. Соня зажмуривается, сжимаясь в тугой комок. В ушах исступлённо клокочет взбесившееся море. Изнутри, из самых недр живота зарождается глухое: