– Слейдер знает об этой монете? – четко, выделяя каждое слово, спросила она.

– Зачем ему? Это же ерунда, – пробормотал я.

Образ гудена все еще стоял перед глазами как тревожное, болезненное воспоминание. Мне пришлось приложить усилие, чтобы не выхватить монету. И было крайне неприятно видеть ее в руках у Фишер.

Монета сохраняла мне рассудок, о чем Фишер… Неужели она знала?!

– Это оберег. Получается, вы используете мерейскую магию, чтобы подавлять свой дар – тот самый, ради которого капитан держит вас на борту. – Фишер наконец отдала мне монету. – Неудивительно, что из вас получился никудышний видящий.

Я не успел что-то ответить. Как только монета коснулась кожи, видения окончательно исчезли, и я принялся глотать воздух большими, жадными глотками.

Одновременно меня озарило: монета не могла оказаться у меня на лбу сама по себе. Выходит, это Фишер положила ее, совсем как священник кладет два гроша на глаза умершему.

– Ну и зачем? – спросила она.

Я вздрогнул и, прищурившись, повторил:

– Прошу прощения?

– Зачем вы творите с собой такое?

Я был благодарен Фишер за то, что она прервала мое видение, но не мог ничего рассказать. Она и так уже знала о монете и ее предназначении. Скажи я еще хоть что-то, мои тайны стали бы открываться одна за другой.

– Мне бывает трудно видеть, – наконец признался я. – Видения и кошмары легко перепутать.

Фишер нахмурилась, она словно решала, стоит ли мне верить.

– И кошмары приходят куда чаще, чем раньше?

Я замер. Хелена не ошиблась. Чем чаще я использовал монету для привязки к миру людей, тем больше я в ней нуждался. Она была как костыль, и чем дольше я на него опирался, тем больше атрофировались мышцы.

Прошло двадцать лет с тех пор, как дядя впервые вложил монету мне в ладонь и тем спас от вечных блужданий в Темных водах. Не знаю, удастся ли мне сохранять здравый рассудок еще двадцать лет.

Но сейчас у меня была монета. И были видения. И я старался использовать все свои силы и любые средства, чтобы я сам и мой дядя могли гордиться своим наследием.

А прямо сейчас нужно отвлечь Фишер.

– Я видел Мэри Ферт, – признался я. Следовало сказать хоть часть правды, чтобы мне поверили. – Ту штормовичку.

Фишер поморщилась, даже темнота не могла скрыть ее презрения.

– Как мило. Прошу воздержаться от подробностей.

– Я видел ее судно, а за ним следовал военный корабль, – уточнил я, пропуская мимо ушей намеки Фишер.

Моя собеседница сделала паузу.

– Это было на самом деле? Ваши видения не всегда…

Теперь, когда я окончательно пришел в себя, должен был признать, что видение было не совсем обычным. Но я так долго подавлял свои способности, что почти не помнил, что значит «обычное видение».

В памяти ярче всего запечатлелись две вещи: свет, падавший на лицо Мэри, и голос дяди.

«Ты отвечаешь за него».

И обе эти вещи больше походили на плод моего измученного подсознания, чем на видение.

– Не уверен, – признался я.

Фишер покачала головой:

– Тогда, может быть, я пригляжу за ней, пока вы будете путешествовать по Темным водам?

– Нет! – Мне пришлось сдержаться, чтобы не сорваться окончательно. – Все в порядке.

– Как вам будет угодно, мистер Россер. – Фишер хлопнула себя по бедру в знак окончательного решения и встала, чтобы исчезнуть за занавеской между нашими гамаками. – Но если вы еще раз разбудите меня, я вас придушу.

Десятину окаймляла прибрежная полоса природной гавани, окруженной пологими холмами, а вдали виднелся лес.

Все, от домов до тяжелых городских стен и причала, было построено из серого обветренного камня и толстых деревянных балок. Медно-зеленые шпили сверкали под коркой льда, они походили на растущие вверх длинные сосульки. Вдоль набережной из воды выступал ряд древних каменных плит. Улицы были широкими и чистыми, полными народа. Толпу плащей и юбок разбавляли красные солдатские мундиры.