Мимо бредёт старуха, одетая в ирландскую рубаху под суконным плащом. Разболтанная, грузная походка, судорожные движения, блуждающий взгляд. Блаженная… Меняла бросает медяк в её суму и подмигивает яркогубой, румяной булочнице. Она со смехом тащит за собой бродячего стихоплёта…

Матери из уважаемых фамилий чинно ведут стайку девиц. Те глазеют по сторонам и неловко волочат шлейфы нарядов, сшитых по английской моде. Жёны и дочери ремесленников одеты проще. Они носят широкие платья и накидки в ирландском духе. Длина и яркость одежд показывают семейный достаток.

Мужчины – купцы, ростовщики, служки и подмастерья, грузчики и посыльные – предпочитают незатейливую простоту рубах с плащами-одеялами. Даже благородные сословия надевают штаны только для верховой езды.

Дэнтон едва сдерживал раздражение. Бычий хлев, огромная деревня! Полсотни правителей на кусок земли, непрестанные войны, игра законами, пьянство и распущенность. Язык – тарабарский, в нём ничего не выучишь, кроме брани. Домой, как же хочется домой! Там ждёт супруга с дочерью и двумя сыновьями. Меньший родился полгода назад. Младшая из дочерей умерла в третье лето жизни, пока обожаемый батюшка метался от берега к берегу…

Сглотнув болезненный ком, Дэнтон заставил разум вернуться в крикливую толкотню рынка. Ряды галантерейщиков манили яркими красками.

Китайский хлопок, индийский атлас… Фламандские, чешские, флорентийские сукна, тонкий немецкий лён и грубый ирландский. Венецианские кружева и бархат, местная шерсть, кожа, итальянские и французские шелка… В глазах рябило от пестрого великолепия. У лотков сгрудились дамы, портные, домоправительницы, кастеляны, зажиточные модники, безденежные зеваки.

В толпе царили гам и неразбериха. Польстившись на щедрые уступки, женщины без зазрения совести опустошали кошельки супругов и отцов. Дэнтон хотел отойти от непроходимого сборища, но ажиотаж невольно привлёк внимание.

– Rí! Rí![14]

– Banríon! A iontach banríon![15]

– Ей-богу, люди добрые! К нам пожаловал настоящий принц!

– А она-то – самая что ни на есть принцесса!

Дэнтон дёрнул Колума за наплечный мешок.

– Рябой, протопчи-ка мне дорожку в этой чаще!

– Мигом, – тот боднул головой широкие спины. – Эй, сударики, а ну, посторонитесь! Пропустите благородного лорда!

Толпа расступилась. Дэнтон вальяжно прошёл к прилавку, обложенному разноцветными рулонами ткани. Рядом, на помосте, стоял торговец и двое молодых людей в роли манекенов. Юноша и девушка оделись по итальянской моде. Чрезвычайная роскошь слепила глаза ирландскому простонародью.

Появление Дэнтона не сразу привлекло внимание продавца. Тот считал выручку от богатой покупательницы.

– А tiarna, tá airgead aige![16]– крикнул Колум, но купец уставился на него недоумённым взглядом.

– Je comprends le anglais, mais je ne peux pas parler…[17]

– Чего-о? – с презрительной небрежностью протянул Колум. Дэнтон велел ему отойти, а сам завязал с торговцем непринуждённую беседу по-французски. Тот охотно поведал между делом, что зовут его Прежан Мено, и что приплыл он на судне «Прокурандо» всего на один день.

– Завтра начинается святой адвент, монсеньор, – говорил Мено, разворачивая перед Дэнтоном рулон голубого глазета, – а непогода задержала нас в пути. Хотели в Дублин заглянуть и в Ливерпуль, да только вот… Глядите, какой узор – ниточка к ниточке! За бесценок отдаю, монсеньор!

– Отмерь десять футов, и ещё десять вон того красного атласа.

Дэнтон покосился на молодых людей, которых обступили восхищённые ирландцы.

– Грамотно торгуете, мсье Мено. Уверен, что продадите остаток здесь, в Корке.