Не исключено, что старый пень… то есть истинный рыцарь и столп благородства Ральф Тенмар не упустит столь соблазнительный случай отомстить нарушившей клятву Карлотте. А какой удар сильнее обвинения ее сына в отцеубийстве?

Хорошо бы. Слишком, чтобы такая авантюра удалась. А жаль…

Ирия – ужасная дочь. Но чувства вины перед матерью нет. Карлотта тоже пожертвовала. Невинно осужденной - ради преступника. Как раньше принесли в жертву Эйду - «во имя блага семьи».

Так что просто великолепно, если теперь справедливость восторжествует. Вот только вряд ли – на то она и справедливость. И старый хрыч тоже вряд ли заглотит столь вкусную наживку. На то он и старый, на то и прожженный.

– Это - правда? – прищурился вышеозначенный хрыч. Очевидно, переваривает выгоду от столь интересной новости…

Хорошо бы!

– Клянусь Творцом, – вздохнула Ирия.

– Поклянись любовью к моему сыну.

Приехали! Поверил-таки. Вот только как теперь быть? Можно клясться тем, во что не веришь, доказывая ложь. А вот ложью, отстаивая правду…

– Клянусь всем, что для меня дорого. Клянусь памятью вашего сына!

– Подойди сюда… графиня. Сядь! – старик указал на обитую синим сукном скамеечку у своих закутанных ног.

Вблизи одеяло - тёмно-бордовое. Как засохшая кровь.

Ну что хрычу еще надо? Оставит он Ирию в живых или нет?

Вблизи его лицо еще страшнее. Изборождено морщинами и бесчисленными красными жилками.

Склоняется.

Когтистая птичья лапа цепко стиснула подбородок гостьи:

– Страшись, если лжешь!

Ощущение, что шипящий голос исходит не из почти безгубого старческого рта. Из самих угольно-черных глаз с почти алыми белками. Горящих больным лихорадочным огнем.

В молодости эти глаза наверняка были красивы. А доживший до старости Анри стал бы копией этого дряхлого злобного коршуна?

А сама Ирия – чьей? Карлотты?

Возможно, смерть в юности – не самое страшное зло. Но прежде времени в Бездну всё равно неохота.

- Я не лгу.

Ни единым словом. Анри был Ирии дорог.

И есть.

Она вздрогнула, встряхнула головой, смахивая слезу и отгоняя ее верных, неразлучных сестер… Еще бы удалось разжать и невидимый ледяной кулак, стиснувший сердце! А заодно – тоже ледяные, но вполне живые жесткие пальцы, что острыми клещами впились в подбородок. Ладно хоть не в горло!

– Боишься?!

– Нет, – честно ответила девушка, в упор глядя в уставшие ненавидеть глаза.

Чужой старик, вцепившийся тебе в челюсть, не страшнее любимого человека, подписавшего твой смертный приговор. Ничуть не страшнее. Вот если мерзавцу еще что в голову придет…

Но герцог-коршун уже разжал хватку:

– Налей вина.

Ирия бросила на него малость ошалевший взгляд. Лицо еще ощущает следы его пальцев. Не исключено, что завтра проявится синяк.

Ну и змеи с ним! У Эйды когда-то синяки не только на лице были… А сама Ирия в детстве вечно ходила в царапинах – и ничего.

– Налей вина… графиня! – чуть раздраженно повторил старик. Махнул рукой куда-то в сторону наглухо задрапированного окна.

А, вот - трехногий столик рядом с портьерой. Шедевр работы очередного сверхталантливого мастера веков ушедших.

Столешница сливается с полутьмой комнаты. Смутно темнеет бордовый графин. Под цвет стариковского одеяла.

– И себе, – добавил Ральф Тенмар.

Жидкость цвета очень темного рубина наполняет высокий прозрачный бокал. Один из пяти, выстроенных в ряд на лакированном столике. Издали их не видать - как и батальную сцену на подносе. Только совсем вблизи.

Разглядишь тут что лишний раз - если старик свечи экономит.

И гардину на окне вряд ли отодвинут до весны, а жаль! Там, наверное, сейчас ясная и звездная зимняя ночь. Или зимний вечер, или утро.