Арбенов остановился перед дверью, именно перед дверью, потому что утром вход в землянку штаба был завешен плащ-палаткой, а теперь тут красовалась самая настоящая дверь. Филенчатая, крытая лаком, с блестящей никелированной ручкой. Ну, дела! Штаб был полон людей, тут были все комбаты и политруки, переговаривались вполголоса. Камал подошел к Студеникину и протянул немецкие документы и свой рапорт, но тот не просматривая, сунул их в свой потрепанный портфель без ручки и, сощурившись в улыбке, спросил шепотом:

– Ты дверь видел? То-то! Саперы нашли в школе, в подвале. Хорошо, что пришел.

– Надо обсудить кое-что. Есть соображения по поводу этого чертова клина.

– Потом, – сказал Студеникин, – говорят, какой-то приказ пришел из штаба фронта. А, может, еще свыше!

Полковник Горохов, о чем-то говоривший с комиссаром Липкиндом, встал, и наступила тишина. Он потер рукой небритое лицо с крупными чертами, оглядел всех усталым взглядом и начал говорить:

– Товарищи офицеры и политработники! Все вы знаете, что положение очень тяжелое, подкрепления давно нет и, когда дадут, неизвестно. Убыль не восполняется и оборона нашего участка сильно поредела. Солдат стоит насмерть, но и от нас, командиров, сейчас зависит многое, если не все. Потому что, если кто-то из командиров дрогнет хоть на секунду… – он замолчал и взял в руки карту Сталинграда, такая была только в штабе, у других офицеров были карты боевого участка. Горохов поискал что-то на столе глазами, потом поднял взгляд на стоящего у стола зам начштаба:

– Чупров! Усы свои чем подстригаешь? Давай ножницы!

Старший лейтенант Чупров, не скрывая удивления, достал из командирской сумки ножницы и подал полковнику. Горохов примерился и начал резать, прямо по линии правого берега Волги, отсекая Северный боевой участок от реки. Половинка карты, с широкой синей ленты Волги упала к его ногам, и Чупров поднял ее, аккуратно сложил и убрал в сумку. Полковник положил обрезанную карту на стол и всем стало не по себе, потому что Волга за их спиной питала их уверенностью, была связью со все страной и оттуда, из-за Волги приходила помощь. Сергей Федорович положил тяжелые руки на стол, оперся на них, словно вдавил осиротевшую карту в столешницу и сказал, чеканя каждое слово:

– Приказ будет такой! За Волгой для нас земли нет!

* * *

Арбенов вернулся в полночь, и Саватеев поставил у стола помятое ведро, перевернув его вверх дном, и он, сняв через голову планшет, положил его на ведро и сел. Загвоздин пододвинул Арбенову кружку с чаем и спросил:

– Ну, что, есть хорошие новости, командир?

Новости были только плохие, потому что предположение о появлении новой немецкой дивизии подтвердилось, а у нас много убитых и пополнения не дали – бронекатера не смогли пробиться, продовольствие на исходе и в кухню угодила бомба, и придется затянуть пояса.

– Приказ командования такой, – сказал старшина, посмотрев на часы, – на сегодня на 4-00 назначена атака. Горохов выделил из своего резерва двенадцать человек. Мы пойдем первыми, снимем охранение, и надо будет поджечь как можно больше танков, пока немцы опомнятся. Саватеев пойдет в паре с Загвоздиным, Чердынский действует самостоятельно.

– Все ясно! – сказал Чердынский, и указал на спящую девушку, – а с ней что делать?

– Черт, совсем забыл, – сказал Арбенов, и секунду помедлил, в раздумье потирая подбородок. – Ладно, с ней так сделаем. Перед атакой не будите ее, пусть спит, намаялась с непривычки – до обеда проспит. Потом, дело сделаем, отправлю ее в санчасть или на узел связи.

– Я считаю, надо ее оставить, командир? – возразил Чердынский. – радистка нам нужна, и у меня руки развяжутся. Я на передовой больше пользы принесу.