…но Макс ведь этого не хотел, и выбыл в самый разгар игры. Он безрассудно рванул стоп-кран, и спрыгнул с поезда в пыль и дождь. Что мир – не лужа, а океан, узнал – и тело пробила дрожь.


Как замечательно быть собой, спать без кошмаров, смеяться всласть! С горящим сердцем идти на бой, а оступившись – ну что ж, упасть. Носить медалями синяки, да, ошибаться, но самому. И не бояться подать руки, любить, и смело шагать во тьму. И соль, и слёзы, и пот, и шрам – всё это опыт, не стоит ныть. Но Макс не трус, он не любит драм, он знает – боль помогает жить. Он исцелился лишь год назад, послав всех гуру и мудрецов, и понял истину: ты богат, когда свободен. В конце концов, есть небо в крапинках звёздных клякс, и тёплый ветер, и долгий путь. Идёт по миру скиталец-Макс.

И он единственный знает суть.

«Спокойной ночи, Мария…»

Спокойной ночи, Мария.
Я твой подкроватный монстр.
Силой своей любви я
делаю теплым воздух
в доме твоем,
где нет камина и печки,
и даже горящей свечки,
мерцающей на столе.
Пожалуйста, не болей.
Пей нагретое молоко,
закатанных рукавов
остерегайся.
Тщательней одевайся
в вязаные свитера.
Не сиди до утра
с заумными книжками.
Не улыбайся мальчишкам
из соседнего двора.
По вечерам
я вижу твои ступни
маленькие и босые,
через узкий просвет
между кроватью и полом.
Я видел тебя голой,
расстроенной, плачущей, злой.
Я видел тебя собой.
Я видел тебя любой.
Такой, как никто другой
никогда не увидит.
Я твой самый верный зритель.
И пусть у меня нет роз
и даже искусственных лилий.
И пусть твои подмостки —
всего лишь дощатый пол,
прими мою любовь,
безмолвную, как огонек,
блуждающий в темноте.
На остром твоем плече
есть родинка в форме зайца.
Пожалуйста, не влюбляйся
в плохих людей.
И, заправляя постель,
не заглядывай под кровать.
Я хотел бы тебя целовать
и баюкать наших детей.
Но покуда я всего лишь тень —
я стану тенью твоей,
твоей бессменной охраной.
Не просыпайся рано.
Не улыбайся печально,
не позволяй отчаянию
взять верх.
И когда ты сидишь на полу,
прислонившись спиной к кровати,
и наблюдаешь игру
каких-то дурацких актеров,
от сухости сводит горло,
я чувствую запах кожи,
твоей.
И так мучительно-сложно
сдерживать себя.
И в тысячный раз повторяя:
«спокойной ночи, Мария»,
отчаянно жажду быть тем,
кто будет держать твою руку,
и каждый день говорить тебе:
«счастливого
тебе
утра».

«Знаешь, Мэри…»

Знаешь, Мэри,
в моей голове
звери.
Они бы тебя
съели,
если бы я разрешил.
Но я их гоню из прерий,
на ключ закрываю двери.
Сидят на цепях звери,
на ржавых цепях души.
А звери мои
ночью,
рвут кожу и плоть
в клочья.
И каждый их клык заточен.
Играют на струнах жил.
Но
все-таки,
между прочим,
/пусть я и
обес
точен/,
ты вся,
до ресниц и точек —
причина того, что я жив.
Беги от меня, Мэри,
/прижмись же ко мне теснее/.
Спасайся скорей, Мэри,
/ничто тебя не спасет/.
Коснувшись тебя, Мэри,
попробовав раз,
звери,
живущие в моем теле,
хотят еще и еще.
Ты знаешь, Мэри,
есть истина в вине и теле,
религии и постели.
Но я отыскал в тебе.
И пусть сегодня
другой одеяло грею,
но спят мои злые звери,
тебя видя в каждом сне.
Поверь, я больше не буду зрителем,
скрываясь в своей обители,
до самых последних дней.
Я прилечу с Юпитера,
в квартиру твою в Питере.
Мэри,
стань укротительницей
моих
диких зверей.

Ты пальцем стираешь с окна тонкий лёд…

Ты пальцем стираешь с окна тонкий лёд, мечтая о скором приходе весны. Под камень лежачий вода не течёт, но спину не выпрямить – стены тесны. Захочешь подняться и лоб расшибёшь, да теменем ты подопрёшь потолок. Здесь снег круглый год, но куда тут уйдёшь, когда все дороги вокруг замело? Остыли сердца, батареи и чай, от холода трудно и хрипло дышать. И пальцы немеют, и зубы стучат, маячит пятном в полумраке кровать. «Тик-так» – произносят часы на стене, пугая тебя до подкошенных ног. Когда же закончится эта метель, и в сонной квартире раздастся звонок? Здесь, в белом плену, заблудившись в себе, оставшись без карт, старый компас разбив, ты, будто в бреду, в пустоте, в тишине, известный лишь нам напеваешь мотив…