В тот день, когда всё было готово, и велосипед, как новенький, ждал свою хозяйку, для того чтобы отправиться на свою первую в этом виде прогулку, Изабелла вдруг призналась:

«Кажется, я еще никогда так хорошо не отдыхала!»

«Но мы же всё это время работали…» – улыбнулся Джиованни, который на самом деле испытывал похожие чувства.

«Значит, я еще никогда не работала с таким удовольствием,» – улыбнулась в ответ Изабелла.

«Оставайся, пожалуйста! – произнёс Джиованни. – Мне всегда хотелось иметь такого друга».

«Как я?» – переспросила Изабелла.

«Как ты». – подтвердил Джиованни.

В скором времени они сыграли свадьбу, а во время медового месяца, любуясь звездным небом в одну из ночей, Джиованни снова рассмотрел в телескоп танцующую звезду, теперь её видел еще кто-то, кроме него. И это была Изабелла. А присмотревшись, они поняли, что её хаотичный танец петельками и закорючками выводит и оставляет на небосводе два имени: «Джиованни и Изабелла», что означало «добрый бог и божественная доброта».

Возможно таким образом звёзды предрекали, что божественный дар придавать сияние разным вещам, благодаря мастерству Джиованни, еще долго прослужит тем, кто пожелает почувствовать его и украсить свой быт настоящими произведениями искусства.

Так и произошло. Джиованни прославился во всей провинции как искусный, умеющий вдохновлять бытие людей мастер, а Изабелла умело дополняла его, подбирая для их творений подходящий декор и не иначе как волшебным образом позволяла добрым воспоминаниям, которые содержат все без исключения предметы и события, сохраняться в них, снова радуя хозяев.

Велосипед же на двоих под именем «который хранил семейные ценности» многие годы исправно служил семье Бертолинни-Бертолуччи, поскрипывая от удовольствия при езде по проселочной местности, где в ясную погоду ночами на небе россыпью появлялись звезды, и непременно каждый мог встретить свою танцующую звезду и даже рассмотреть её невооруженным глазом.

Батара отдали в монастырь, когда ему исполнилось четыре года. Он родился в Монголии в доброй семье у любящих родителей, но семья эта была так бедна, что мать и отец его едва ли могли прокормить самих себя. Отец с первыми лучами солнца уходил на пастбище, забирая всех подросших ребятишек, которые могли работать, а мать с ребенком у груди садилась у входа в свою юрту и, нежась на солнышке, выдавливала из маленькой, несмотря на наличие еще детей, груди молоко ему в ротик. Батар ловил скудные белёсо-жёлтые капли, а пролетающие над их головами птицы отчаянно кричали, и матери Батара казалось, что они кричат, разделяя и понимая её страдание, сокрушаясь о том, как тяжело ей кормить ребёнка. Ведь каждой птице, выхаживая собственных птенцов, вкладывая еду в их раскрытые, зовущие ротики, приходится очень постараться, чтобы те не погибли от голода в первые же дни жизни.

Мать смотрела на Батара и думала, удастся ли тому выжить. Она заглядывала ему в глаза, словно ища там ответ на свой немой вопрос и одновременно куда-то в своё сердце, ища там благословения малышу и сил себе, прося у судьбы милости к их семейству и маленькому, только начинающему жить, человеку. В это время человек очень внимательно смотрел в её грустные глаза, будто всё-всё понимая, но в ответ лишь улыбался во весь свой беззубый рот и, крепко сжимая пальчиками пряди материнских волос, как нарочно спадающие прямо к нему в ручки, подёргивал их, не давая ей унестись далеко за своими печальными думами.

Они могли бы заколоть своих барашков, чтобы прокормиться, но это было бы неблагоразумно и недальновидно. Тогда к холодам у них не осталось бы шкур, которые они могли выгодно продать, и шерсти, из которой они могли бы свалять тёплую обувь, рукавицы и фуфайки, а холод может статься еще страшнее голода.