– Подумай-ка сама хорошенько, – силюсь я внести толику благоразумного спокойствия в не на шутку разгулявшуюся бурю. – Вы женаты сорок с лишним лет. Вы ведь просто не выживете друг без друга.

– Я бы предпочла хотя бы попытаться, – угрюмо отзывается мама.

– Поутру ты сама же будешь над всем этим смеяться.

– Единственная причина, по которой я буду смеяться поутру – это если я повернусь и обнаружу, что его нет! – злобно тыкает она пальцем папе в грудь, и у него на лице вмиг появляется убитая мина.

– Ферн права, – говорит папа. – Ты без меня пропадешь.

– Ха! – аж вибрирует от гнева мать. – Да на мне всю жизнь семья вся держится! Ну-ка, что конкретно я не смогу делать без тебя?

У папы возникает заминка. Он слишком долго ищет, чем ответить, и все мы на некоторое время умолкаем. На лице у мамы вспыхивает торжество.

– Я вообще-то заскочила сообщить вам, что нашла новую и просто потрясающую работу, – нахожусь я.

– Вот и чудно. – Матушка направляется к чемоданам, и мы с отцом напряженно переглядываемся.

– Эми, не надо, – просит он. – Ты же знаешь сама, что этого не хочешь.

Мама берет в руки по чемодану. Оба они – уже видавшие виды, облепленные стикерами из Испании, Португалии, Ибицы, порядком потрепанные и драные.

– Я изменюсь, – пробует уговорить папа.

Даже я уж сколько раз слышала эти слова, чтобы они могли меня хоть как-то убедить!

– Эми, пожалуйста! – с убитым видом взывает он.

Но мамино сердце, должно быть, обернулось в камень – маленький и твердый, как она сама. Она тащит чемоданы к двери и вышвыривает в общий коридор, куда выходят двери остальных квартир.

– Убирайся!

Вот теперь и мне черед всполошиться:

– Но куда же ему пойти?

– Пусть идет обратно к своей поблядушке!

– Фу, мама, что еще за поблядушка? К шлюхе, – поправляю я.

– Нет никакой шлюхи, Эми, – мотает головой папа. – Нет и никогда не было.

Вместо ответа мамочка со своим росточком в пять футов и два дюйма с легкостью вышвыривает моего шестифутового[10] папу из прихожей вслед за чемоданами.

– Я бы рада остаться и утрясти вашу неразбериху, – говорю я, – но я сегодня работаю.

Мама складывает руки на груди.

– Насколько я понимаю, и без тебя все утряслось.

– Я завтра забегу. – И тут же задаюсь вопросом, как это удастся сделать, если мне больше не принадлежат ни дни, ни ночи.

Я ухожу вслед за отцом, а мама захлопывает за нами дверь. Нахожу папу на кирпичном балкончике: навалившись на перила, он жадно затягивается сигаретой.

– Плохи дела, – говорю я.

– Эта женщина сведет меня в могилу, – отзывается папа.

– Так что, может, хоть объяснишь мне, что вообще происходит?

– Я прошлой ночью не вернулся ночевать, – признается папа.

Я кошюсь на него с жалостливой укоризной.

– Но я вовсе не был с какой-то другой женщиной. Точно не был с женщиной.

– Где ж ты тогда был?

– Играли в карты в «Микки-Маусе». Мне вчера страшно попёрло. Разве мог я бросить и уйти?

– Похоже, этот твой пёр уже иссяк. Предлагаю вернуться и сказать маме правду.

– Разве можно? За это она меня точно так же вышвырнет. Я ведь обещал ей, что больше никогда не сяду играть в покер. Лучше уж дать ей малость поостыть.

– Ну так, – взглядываю я на его пожитки, – и что теперь?

– Ничего, не пропаду. – И отец берет в руки по чемодану.

То есть папочка отправляется со мной. Просто класс!

– Я и не мечтаю, что ты пожертвуешь кроватью для своего старого больного отца, – великодушно молвит он. – Я пристроюсь на диване.

Забрав у него один из чемоданов, вздыхаю:

– Пристроишься, что с тобой поделать!

Влетев наконец в «Голову», я на ходу скидываю пальто. Господин Кен прожигает меня суровым недовольным взглядом. В ответ я указываю большим пальцем назад, на плетущегося следом папу: