В игре было несколько уровней, какие-то лабиринты, препятствия, которые необходимо было пройти, воспользовавшись помощью друзей и избегая ловушек врагов.

Больше всего Милу удивило, что помощь в игре выглядела почти также, как и ловушка, и чтобы их отличить, необходимо было включить логику и воображение.

Так, например, можно было долго искать верный путь, а потом, когда казалось, что вроде выходишь на верную тропу, тебе вдруг подкидывали соблазн «срезать», чтобы попасть быстрее туда, куда тебе надо, но это оказывалось ловушкой, в которой ты терял жизни или вообще вылетал из игры.

И конечно, верным в таком случае решением было проигнорировать подсказку и следовать своему выбранному маршруту.

Мила помнила, что никак не могла научиться отличать подсказку-помощь от подсказки-провокации и вынуждена была постоянно начинать игру заново, многократно из неё вылетая.

Потом она проанализировала и поняла, что у провокаций есть свои особенности – подвох прятался там, где плата за помощь оказывалась принципиально недопустимой или несоразмерной.

Так, если требовалось за что-то нужное отдать одежду, то это помощь, а если необходимо было отказаться от друга-коня – провокация; если свернуть с дороги нужно было, чтобы помочь старушке донести воду и там увидеть скрытый проход, то – опять помощь, а если сойти с дороги предлагалось, чтобы наесться сочных яблок, то это уже могло быть провокацией.

Только когда Мила в этом разобралась, выигрывать стало гораздо легче.

И принцип этот она перенесла в жизнь – если ей «посылался» какой-то «знак», казавшийся помощью, то Мила перед тем, как этим «знаком» воспользоваться, всегда проверяла – взвешивала на своих внутренних весах – это помощь, это провокация или это просто случайность, которую её неуёмная фантазия превращает в «знак». Последнее, кстати, часто бывало наиболее вероятным, но не в этот раз – получить в руки ключ к мыслям и чувствам того, кто сейчас занимал почти все её ментальное пространство. Это никак не могло быть случайностью…

Но всё равно оставалось ещё два варианта – помощь или провокация?

Да, «исповедь» ей попалась в руки сама (может, интуиция её привела?) – Мила её не искала и даже не подозревала о её существовании, но всё равно этот текст ей не принадлежит, и разрешения им воспользоваться у неё нет.

Более того, рукопись находится там, где её никто ни за что не нашел бы – что однозначно указывает на нежелание автором ею делиться.

Да и с детства усвоенный урок – не читать чужие дневники – тоже связывал Миле руки.

Можно воспользоваться практически беспроигрышным тестом – поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой: представить, что это её, Милину, «исповедь» нашел Макс в момент их раздора и желания спасти их отношения – хотела бы она, чтобы он открыл её сокровенные записи?

Ответ прятался в содержании дневника – если бы там было то, что поможет и помирит, то конечно, да, а если наоборот?..

Можно мысленно представить себе, как кто-то, кого ты уважаешь и чьему авторитету ты беспрекословно доверяешь, наблюдает, как ты открываешь компьютер, чтобы… Нет, от этой мысли становилось страшно и стыдно, и неважно, кто в этой роли бы выступал – Милин отец, которого она уважала и кому доверяла, или сам Макс, который для неё тоже всегда был авторитетом и человеком, мнению которого она во всем доверяла.

Ещё можно спросить у подруг, но… Миле и от этой мысли становилось не по себе.

Вроде как все тесты указывают на то, что читать «исповедь» Макса – это, как минимум, плохая идея.

Но почему же тогда что-то или кто-то на самом дне Милиной души шепчет ей, что это может быть спасением, совсем неслучайно ей посланным?