Да сиганул… Он в село воротился?» –
«Нет, тоже канул». – «Себя в том виню…
Ну, ничего, авось свидимся где-то!
Я сперва в нашей округе-то был,
Позже смекнул: не годится мне это.
Подался в столицу. В столице и жил.
Скоро опять революция будет». –
«Была уж одна[7]. Может, врешь?» – «Поглядим…
Что нам бояться? Простые мы люди.
Собак привяжи, и пойду я к своим.
Только отцу обо мне ты ни слова.
И никому. Я пришел за женой». –
Тайну хранить попросил Журавлева.
Тот обещал – сбережет как немой.
С тем и простились. А прямо наутро –
Пристав в село: «Не бывал ли Матвей?» –
«Как ему быть? – Журавлев бросил хмуро. –
Вы, знать, устали от службы своей.
Ливень с утра, у меня обождите.
Жалко мне вас. Сколько лет всё гляжу,
Труд ваш полезный». – «Добро говорите».
Ну, так и быть, пока дождь, посижу.
Оно бы, конечно, по службе не надо…
Но …» Журавлева тут вышла жена,
Будто бы гостю была тому рада.
Замысел мужа тотчас поняла.
Она разговор ночной тоже слыхала.
Коли решил про Матвея молчать,
Сама, даже с мужем, о тайне молчала.
Пристава стала семья угощать.
Живо и ласково с ним говорили,
Тот и забыл про всё. Добрым вином
(Как отказаться?) его угостили
И не радел он о долге своем.
Опомнился – вечер. «Хорошие люди, –
Думает, – и отчего на селе
Их, я слыхал, откровенно не любят?
Уж не солгут они, кажется мне.
Поеду отсюда! Ах, всё надоело!»
В соседском коровнике той же порой
Робко на мужа Авдотья глядела:
Больно чужой он с такой бородой!
Дрожь унимая, к нему прижималась,
Слезы катились, катились из глаз…
«Поедешь со мной?» – «А куда б я девалась?
Дочь не видал! Погоди, я сейчас!» –
«А ведь и правда, что Сони не видел
Целых семь лет! Может, дочку мою
Кто без меня грубым словом обидел?» –
Думал Матвей. Привела дочь к нему.
Соня на рослого дядю глядела.
К матери жалась; что папа пришел
Той объяснила при нем, как умела,
Ласково мать. Дочь он взрослой нашел.
В прошлом году девять лет миновало!
Десять уж будет. Она на него
Смотрела внимательно – запоминала.
В памяти не было детской его.
Ей за отца Власий тут приходился,
С внуками строгий, ее защищал,
Коли обидят, а сам не сердился.
Ею по сыну тоску замещал.
Отец обнимать дочку бросился. Соня
Молча стояла. В тот миг полюбил
Дочь свою поздней отцовской любовью…
Ей про отъезд скорый сам объявил.
«Смотри ж, доверяю, не выдай секрета».
Молча кивнула. Казалось, ждала,
Как увидала отца, она это:
Жить им нельзя здесь – сама поняла.
Соня росла умной девочкой. Строгой,
Будто с рожденья. Счастливым назвать
Детство нельзя было – обысков много,
Плакала бабушка, плакала мать.
Годы прошли в атмосфере тревоги,
Тайны. И, может быть, лишь оттого
Думать привыкла с надеждой о Боге –
Молилась, чтоб жив был родитель ее.
Так Соню мама давно научила.
Вот он и жив! Ей Авдотья идти
Велела – искать станут. Вслед не спешила,
Муж удержал: «Погоди, погоди».
О́бнял. Как девка, зарделась Авдотья,
Мысли смешались. Вернулась когда
В и́збу (недолго-то не было вроде),
Ни говорить, ни вздохнуть не могла.
Щеки пылали. «Да что с тобой сталось?» –
Спросила Татьяна. Авдотья в ответ
Стойко молчала – с волненья боялась
Выдать словами аль взором секрет.
Сердце унять ей насилу случилось.
Едва все уснули, в глубокую ночь,
К мужу Авдотья опять отлучилась.
Ждал ту Матвей. Похвалил он за дочь –
Уберегла Соню! «Трудно тут жили?» –
«Да ничего». – На Авдотью глядел
С лаской. Его вдали много любили,
Много к кому сам из баб тяготел.
А лучшей не встретил. Давно бы вернулся
Домой за женою, да то ли нужда,
То ль блуд держал, настал день: обернулся
В память свою: там Авдотья одна.
Больше ни лиц, ни имен не осталось.
И потянуло Матвея домой.
Так потянуло! Жена догадалась:
Жил не монахом в сторонке чужой.