С трепетом нежной касался руки.
Уста Сони Гришу давно уж манили,
Но коль не жених, то робел целовать.
Покуда в дороге домой с нею были
С площади, замуж решился позвать.
Соня, душой не кривя, согласилась.
Нравился ей. Что тут спорить? К тому,
Других женихов у нее не водилось,
А счастья хотелось, хотелось семью.
Когда ж играть свадьбу? Все вместе решили,
Что розно с другой. Груша рада была:
Память о том, как с Петром поспешили,
Сладкою гордостью в сердце жила.
Им бы с Петром в самый раз расписаться
Нынче, а, матери чтоб угодить,
Гриша и Троицы мог бы дождаться –
Матрена велела в тот день выходить.
Приданое? Груша о нем не радела.
Сколько есть, хватит! Совсем об ином,
Не о шитье, она мысли имела.
И кто укорить бы дерзнул ее в том?
В поспешности Петр своей повинился
Перед Матреной. Характер ее
Зная крутой, простоте удивился,
С которой проступок простила его.
«Молодость! Эх! День прощеный[13], – сказала. –
И я виновата: задумала ждать
Заставить вас с Грушенькой дольше, чем надо, –
Хотелось приданого больше ей дать.
А ведь в пору Масленицы играли
Многие свадьбы свои в старину.
Но опосля, правда, в пост, не венчали[14]…» –
«Я не приданого ради беру.
Я … Дочь ваша – чудо». – Былому солдату
Вдруг стало немыслимо, что за него,
Бывшего, мнилось, близ самого ада,
Идет почти девочка. И отчего?
Любит! Любовью ее согревался,
Как печкой в мороз. Словно возле огня
С холода лютого вдруг оказался.
Грела, неведомым счастьем маня.
Веселая, нежная – дивное диво
После всего. Он не спорил с судьбой.
Лишь, как обмороженный стужей сварливой,
Чувствовал боль по несходству с собой.
«Матрена Карповна, нужно скорее
Свадьбу играть. Завтра!» – «Ой как спешишь!
Может, к исходу грядущей недели?
Небось, не родит! К чему прыть? Не сбежишь!
Во всяком другом я б чуток сомневалась.
В тебе – нет». – «А если… за мною придут?
Я ж вам не сказал…» – «Да давно я дозналась,
За чьих воевал…» – Голос снизила тут.
Петр в ответ побледнел. Огляделся. –
«За белых я нешто хотел воевать?!
Одной мне хватило войны. Натерпелся!
Да отказавшихся стали стрелять.
Всем сразу по пуле – для общего страху…
Я и пошел – свою жизнь пожалел.
А может быть, лучше мне сразу на плаху –
Больших злодейств я нигде не глядел.
Ну и понятно, что сам замарался.
Не без того. Вы не думайте зря:
Пленных уж я убивать отказался –
Не смог, да и было кому без меня.
Потом убежал. Понимал, что движенье
Белое вскорости обречено
На неминуемое пораженье:
Какую нелепость творило оно!
Могло ль победить? Не иначе как с дури
Или с отчаянья стали хватать
Бедных крестьян, чтоб вести их под пули, –
Таких же крестьян, как они, убивать!
И я бил крестьян… Немцев как-то полегче,
И то понимаешь: живые, а тут
Свои…» – «Так не бил бы!» – «В бою мирной встречи
Не может быть. Жалость проявишь – убьют.
Я … сдался красным. Поверили. Было
Во мне столько злости на белых, что я
Мечтал убивать их! Три года служил я
Красноармейцем. Побили врага.
Был в кавалерии. Ох, и боялись
Царевы приспешники нас!» – «Над людьми,
Что ли, иначе вы там расправлялись,
Чем белые?» – «Мирных не трогали мы». –
«Добра от обеих я армий видала
Как от заразы чумной». – Насмешён
Был этим сравнением Петр немало.
С Матреной не спорил почтительно он.
Молчанье его в тот же миг оценила
Душою. «Я думала, с белыми был
До конца. До нас, Петя, молва доходила
О вашей деревне – кто с кем уходил». –
«Кабы так, вы бы меня увидали
Вряд ли – домой б не пришел. За меня,
Белого, дочку неужто б отдали?!» –
«Как не отдать? Ты давно нам родня!
И Грушеньке люб! Али ты не приметил,
Как в детстве любила тебе на глаза
Она попадаться? Чтоб только заметил… –
В глазах у Матрены блеснула слеза.
Петр вздохнул. – Почему ты считаешь,